Как и ожидалось, у тех участников, которых в трехлетнем возрасте определили в «мятежники», чаще других к тридцатидвухлетнему возрасту развивалась лудомания (см. Диаграмму 2.1). Если точнее, то у некогда своенравных участников в три раза чаще, чем у других, обнаруживались признаки зависимости. Однако, внимательнее изучив полученные данные, мы заметили, что наиболее очевидно эта связь проявляется у мальчиков. У своенравных девочек лудомания в будущем развивалась в три раза реже, чем у своенравных мальчиков. Это в какой-то степени неудивительно, поскольку мужчины в целом склонны к азартным играм сильнее женщин, что подтверждает не только наше, но и другие исследования.
ДИАГРАММА 2.1. Зависимость доли участников, у которых в тридцать два года наблюдалась лудомания, от темперамента в трехлетнем возрасте: для всей выборки (слева) и отдельно для мальчиков и девочек (справа). По В. Слуцке, Т. Моффитт, Р. Поултону и А. Каспи (2012 г.). Undercontrolled temperament at age 3 predicts disordered gambling at age 32. Psychological Science 23, 510–516, figure 1. © Авторы, 2012. Воспроизведено с разрешения компании «SAGE Publications, Inc.»
В усердных поисках связи между темпераментом маленького ребенка и его дальнейшим развитием, а также в стремлении выполнить первую задачу, которую мы поставили перед собой в этой книге (определить, можно ли по поведению ребенка предсказать, как он будет поступать в молодости и зрелости, и если да, то насколько точно), мы получили свидетельства того, что искомая связь существует. Мы по меньшей мере отчасти подтвердили заявление о том, что «все люди родом из детства». В пользу этого утверждения говорят данные, которые позволяют связать темперамент трехлетнего ребенка с его характером в восемнадцатилетнем возрасте, его межличностными отношениями в двадцатиоднолетнем возрасте и, наконец, со склонностью к лудомании в тридцатидвухлетнем. Очевиднее всего эта связь у двух групп людей, которые в трехлетнем возрасте обладали своенравным и замкнутым темпераментом.
Основываясь на полученных данных, мы можем предположить, что такая сильная связь наверняка подпитывалась самим ребенком, поскольку его развитие определялось в том числе и его собственным поведением. С одной стороны, безбашенное поведение некогда своенравных детей наверняка приводило к тому, что окружающие отзывались на них отрицательно, а это в дальнейшем лишь сильнее подрывало их способность ладить с людьми. С другой стороны, круг общения некогда замкнутых детей наверняка был ограничен, потому что они по темпераменту склонны закрываться от внешнего мира и оставаться в одиночестве. В первом случае среда отзывалась на те действия, которые ребенок направлял на нее, а во втором – на те действия, которые ребенок направлял на себя. Судя по всему, именно из-за того, что в развитии таких детей присутствовали определенные проявления и необходимость соответствовать выбранному образу, своенравные дети так и остались выраженными «мятежниками», а замкнутые – «беглецами», на что как раз указывают полученные нами данные.
Исследователи в области человеческого развития, которые, совсем как мы, наблюдают за людьми с течением лет, всегда плачутся: жаль, что мы в свое время не смогли собрать данные вот об этом; знать бы раньше, что понадобятся данные вот о том. Их сожаления наверняка разделили бы многие коллеги. Представьте, что было бы, знай Дарвин о генах или будь у Галилея телескоп помощнее. Когда мы заканчивали работу над первой главой, то перед нами встали два вопроса. Первый был связан с тем, что мы могли узнать, если бы собирали данные о темпераменте участников до трехлетнего возраста. А второй – с тем, какие явления из тех, которые можно объяснить обнаруженным, мы так и не обнаружили.
Три года – это, несомненно, возраст небольшой, однако бесспорно и то, что с рождения (или даже со времени до него) и до трехлетнего возраста в жизни ребенка успевает произойти многое. Сегодня нам известно, что уже в первые месяцы жизни у ребенка отчетливо проявляется тот или иной темперамент, причем это было известно и в 1972 году, когда участники данидинского исследования только-только родились. И все равно мы вынуждены признать, что нам уже никогда не найти ответа на вопрос о том, какими участники данидинского исследования, какими наши уравновешенные, осторожные, своенравные, замкнутые и уверенные трехлетние малыши были в течение первых двух лет жизни. Как они себя вели? Как жили? И, наконец, почему они в три года вели себя в университетской лаборатории тем или иным образом? Проявлялся ли так же очевидно тот темперамент, который мы назначили им в трехлетнем возрасте, годами ранее? Тогда ведь можно было бы лишний раз заявить о важности наследственности. Или их темперамент зависел от раннего опыта развития, в том числе и в утробе матери? Это бы означало, что приобретенное в данном случае стоит выше врожденного. Естественно, никто не исключает того, что и врожденное, и приобретенное могут быть одинаково важны. Мы возвратимся к этому вопросу в четырнадцатой и пятнадцатой главах, в которых говорится о генотип-средовом взаимодействии.