Еще Генри много размышлял. Ведь у молодого человека, оказавшегося в одиночестве в далеком высокогорном лесу, появляется много времени на раздумья; так в его голове родилось немало великих теорий. Со слов покойного Росса Нивена он знал, что торговля иезуитской корой приносит испанской короне десять миллионов реалов в год. Так почему сэр Джозеф Бэнкс захотел, чтобы Генри лишь изучал этот вид, когда они могли бы пустить его в продажу? И почему производство коры необходимо вести лишь здесь, в этом труднодоступном уголке Земли, и больше нигде? Генри вспомнил, как отец учил его тому, что на протяжении всей человеческой истории за ценными видами всегда велась охота, и лишь потом их догадались выращивать, и что охотиться на дерево (к примеру, забраться в Анды, чтобы отыскать треклятую цинхону) куда менее эффективное предприятие, чем уход за деревом (к примеру, если научиться выращивать его в другом месте, в контролируемой среде). Он также знал, что французы попытались перевезти цинхону в Европу в 1730 году, но ничего у них не получилось, и, кажется, он понимал почему: потому что французы не учли разницу высот. Цинхону нельзя было вырастить в долине Луары. Этот вид нуждался в высокогорном разреженном воздухе, в лесах с большой влажностью, а во Франции такого места не было. И в Англии тоже. Да и в Испании, раз на то пошло. А жаль. Климат из страны не вывезешь.
Однако за четыре года своих раздумий Генри нашел ответ: Индия. Он готов был поспорить, что цинхона разрастется в прохладных и влажных предгорьях Гималаев. Сам он там никогда не был, но слышал об этом месте от британских офицеров в Макао. Вдобавок, почему бы не выращивать это полезное лекарственное растение вблизи очага распространения малярии — там, где в нем действительно есть потребность? В Индии иезуитская кора нужна как воздух — что еще поможет справиться с лихорадкой, подтачивающей силы британских войск и местных поденщиков? В то время порошок стоил слишком дорого, чтобы давать его простым солдатам и работягам, но все может измениться. В 1780 году по пути с перуанских плантаций на европейские рынки цена на кору цинхоны вырастала почти на двести процентов, но большую часть этой наценки составляли расходы на перевозку. Самое время было прекратить охоту за цинхоной и начать выращивать ее на продажу поближе к тому месту, где в ней нуждаются. Генри Уиттакер, которому к тому времени исполнилось двадцать четыре года, верил, что заниматься этим должен он.
Он уехал из Перу в начале 1784 года, взяв с собой лишь заметки, образцы коры, завернутой в льняную ткань, и большой гербарий, но еще он захватил корневые побеги красной цинхоны и десять тысяч семян. Кроме того, он привез домой несколько видов перца, настурций и пару редких фуксий. Но главным приобретением была его коллекция семян. Генри дожидался их два года — ждал, пока его лучшие деревья зацветут, а цветы не тронут заморозки. Он месяц сушил семена на солнце, переворачивая их раз в два часа, чтобы те не заплесневели, а на ночь заворачивал в льняную ткань, чтобы уберечь от росы. Он знал, что семена редко выживают в океанских плаваниях (даже Бэнксу не удалось привезти живые семена из своих путешествий на кораблях капитана Кука), поэтому Генри решил провести эксперимент и применил три разные технологии хранения. Часть семян закопал в песок, другие залил воском, а третью часть обложил сухим мхом. Затем поместил каждую из партий в бычий пузырь, чтобы уберечь от сырости, и обернул шерстью альпаки, чтобы их никто не нашел.
Монополия на добычу цинхоны по-прежнему принадлежала испанцам, так что по закону Генри считался контрабандистом. По этой причине он решил обойти стороной оживленный Тихоокеанский берег и ехать на восток — по суше — через весь южноамериканский континент. При нем был паспорт, согласно которому он являлся французским торговцем тканями. Генри, его мулы, бывшие рабы и угрюмые индейцы избрали путь воров — из Лохи по реке Замора к Амазонке, а оттуда к берегу Атлантики. Там он сел на корабль до Гаваны, а после до Кадиса, и таким образом Генри вернулся в Англию. Путь домой занял у него полтора года. По дороге ему не встретились ни пираты, ни шторма, ни смертельные болезни. Ни один саженец не погиб. Это было не так уж сложно.