Поэтому, после того как они долго смотрели друг на друга молча, Бэнкс наконец рявкнул:
— Скажи на милость, что-то может помешать мне полюбоваться, как тебя вздернут в Тайберне?[1]
Так вот значит что, подумал Генри. Попался.
Тем не менее паренек тут же стал искать выход из положения. Ему нужен был план, а времени на раздумья было в обрез. Но не зря же его всю жизнь колошматили старшие братья — правилам боя он научился. Когда противник крупнее и сильнее тебя и ударяет первым, есть лишь одна возможность ответить, прежде чем тебя превратят в кисель, — выступить неожиданно.
— Я способный маленький пройдоха, — выпалил Генри.
Бэнкс, который любил курьезы, разразился удивленным смехом:
— Признаюсь, мальчик, мне не совсем ясно, что за польза в этом для меня. Пока ты лишь разграбил мои сокровища, накопленные с большим трудом.
Это был не вопрос, но Генри на него ответил.
— Ну да, я слегка прополол ваши грядки, — сказал он.
— Даже не отрицаешь?
— Сколько бы я ни распинался, это вряд ли что-то изменит.
И снова Бэнкс рассмеялся. Возможно, ему показалось, что Генри нарочно храбрится, но храбрость Генри была не показной, а настоящей. Как и страх. И полное отсутствие раскаяния. Всю свою жизнь Генри Уиттакер считал раскаяние слабостью.
Бэнкс сменил тактику:
— Должен сказать, молодой человек, вы поставили своего отца в весьма затруднительное положение.
— А он меня, сэр, — незамедлительно ответил Генри, снова заставив Бэнкса изумленно рассмеяться.
— Неужели? И что же плохого сделал вам этот достойнейший человек?
— Родил меня в нищете, сэр, — ответил Генри. И тут вдруг все понял и добавил: — Это же он сделал, да? Он меня вам сдал?
— Он, он. Твой отец — честный человек.
— Только мне от этой честности ни жарко ни холодно, — пожал плечами Генри.
Бэнкс задумался и кивнул, признавая его правоту. Затем спросил:
— Кому ты сбывал мои растения?
Генри стал загибать пальцы:
— Манчини, Фладу, Уиллинку, Лефавуру, Майлзу, Сатеру, Эвашевски, Фуэрелю, лорду Лессигу, лорду Гарнеру…
Бэнкс остановил его, махнув рукой. И уставился на паренька с неприкрытым изумлением. Как ни странно, будь этот список скромнее, он рассердился бы больше. Но Генри назвал имена величайших ботаников той эпохи. Кое-кого из них Бэнкс даже считал друзьями. Как мальчишка их отыскал? Ведь некоторые из этих людей уже много лет не были в Англии. Да у мальца, никак, экспортное предприятие! Что за дела этот плут проворачивал у него под носом?
— А откуда ты знаешь, как обращаться с растениями? — спросил Бэнкс.
— Я это всегда умел, сэр, всю свою жизнь. Как будто родился, уже все умеючи.
— И все твои заказчики… они тебе платили?
— Иначе не получили бы свои цветочки, — ответил Генри.
— Ты, верно, немало заработал? Накопил уже целое богатство за последние… сколько лет?
Но Генри был слишком хитер, чтобы поддаться на эту уловку.
— Что же ты сделал с деньгами, мальчик? — не унимался Бэнкс. — На одежду ты их явно не потратил. Твой заработок по праву принадлежит Кью. Где же он?
— Его нет, сэр.
— Как это нет?
— Кости, сэр. Видите ли, я игрок, такая у меня слабость.
Может, мальчишка врет, а может, и нет, подумал Бэнкс. Но наглости у него больше, чем у любого двуногого зверя, который когда-либо попадался ему на пути. Бэнкс был заинтригован. Ведь не стоит забывать, что это был человек, который держал дикаря в качестве комнатной зверушки, а по правде говоря, и сам славился тем, что наполовину дикарь. Его положение в жизни вынуждало его притворяться, что благородные манеры ему по душе, но втайне он всегда считал, что немного сумасбродства не повредит. А этот Генри Уиттакер — ну и птица! С каждой минутой Бэнксу все меньше хотелось передавать это любопытное существо в руки констеблей.
Генри, который все замечал, увидел, что на лице Бэнкса отражается внутренняя борьба — сперва оно сочувственно смягчилось, затем расцвело любопытством, и, наконец, Генри углядел в нем некий интерес, таивший в себе возможность спасения. Инстинкт самосохранения опьянил его, и он раз ухватился за эту соломинку, таящую надежду.
— Не посылайте меня на виселицу, сэр, — проговорил он. — Вы об этом пожалеете.
— А как прикажешь с тобой поступить?
— Найдите мне работу.
— И почему я должен это сделать?
1
Место публичной казни в Лондоне; использовалось до 1783 года. —