То, как на бобруйском рынке в конце сентября 1952 года покупали капустные кочаны, тема отдельного рассказа или даже повести, а если копнуть поглубже, пожалуй, и романа. Сколько амбиций было проявлено в этот день! Какой клубок взаимоотношений завязывался в очередях к прилавкам! Сколько прочных семейных пар оказалось здесь под угрозой распада только потому, что супруг указывал в сторону одной капустной горки, а его супруга категорически настаивала на другой?! А сколько новых знакомств, имевших неожиданное развитие, было заведено в процессе обсуждения достоинств той или иной кочерыжки, из которых колхозники по требованию придирчивых покупателей вырезали зачем-то аккуратные пирамидки?! Сколько, наконец, новых чувств вспыхнуло при созерцании аппетитных округлостей не только самих капустных ядер, но и тех милых дам, которые нагибались до земли, чтобы вытащить предмет своего вожделения непременно из-под самого низа сваленной около прилавка капусты, поскольку именно этот кочан, по их мнению, был гораздо привлекательнее, чем все остальные, уложенные сверху.
5
Хмельное ощущение причастности к таинству воскресного торга, изрядно сдобренного эротикой, накатило на Моню сразу, как только он оказался втянутым в хаотичное движение толпы, перемещавшейся от прилавка к прилавку. Тетя Бася, которая отвела ему роль бесплатной рабочей силы, растворилась где-то в сердцевине гудящего рынка, и Моня, предоставленный самому себе, с удивлением смотрел на горящие глаза сограждан, на монументальные фигуры продавцов, на грациозные движения женщин, сжимающих в ладонях выставленный товар, словно проверяя на ощупь его звонкую упругость. Но все это были мимолетные, выхваченные из общего мельтешения картинки. Его продолжал нести разноголосый поток, и наступил момент, когда Моня почувствовал опасность бесконечного кружения, опасность потерять не только тетю Басю, но и самого себя, стать обезличенной щепкой, которую помимо ее воли засасывает стремительный водоворот. Ему надо было взять паузу, перевести дух, прибиться хоть к какому-то островку стабильности. В полной растерянности Моня вертел головой направо и налево, пока не увидел выкрашенный коричневой краской газетный киоск, одиноко торчащий на самом краю рыночной площади.
Площадка около киоска была как спасительная отмель, куда не доходили волны, накатывающие на многочисленные ряды прилавков. Суетящаяся толпа казалась отсюда массовкой какого-то странного фильма, и лишь ветер, сменивший свои порывы на легкий бриз, не давал утратить чувство реальности. Он трудолюбиво приносил к закрытому в этот день киоску запахи дымящихся костров, на которых сжигали опавшие листья, смешивал их с запахами конского навоза и добавлял струю «ароматов», доносившихся из мусорных контейнеров, где догнивали подпорченные яблоки, мятые помидоры и вялые, сморщенные огурцы, чей вид вызывал не самые приятные интимные ассоциации у взыскательных бобруйских дам.
Моня вздохнул полной грудью и приготовился окончательно расслабиться, но ощущение некой опасности не позволило ему сделать это. Он не мог точно сформулировать, что именно так насторожило его; кроме самого Мони, здесь никого не было, и тем не менее источник беспокойства находился где-то рядом, в непосредственной от него близости. Он еще раз внимательно осмотрел место около киоска, потом сам киоск от самого низа до закрытой фанерным щитом амбразуры прилавка и дальше, вверх до стеклянной витрины, находившейся под козырьком крыши. И только здесь Моня наконец увидел причину своего беспокойства. За основательно загрязненным, давно не мытым стеклом витрины висел пожелтевший от времени лист газеты «Правда», на котором выделялся заголовок, звучавший просто и лаконично: «Накануне осенних посадок». Скорее всего, когда Моня ступил на островок спасения, глаз его невольно зацепился за набранную крупным шрифтом фразу, но лишь спустя какое-то время он сумел окончательно осознать увиденное и почувствовать глухую угрозу, которую несли в себе три этих слова. Он подошел ближе. Лист «Правды», очевидно, поместили за витринное стекло несколько недель назад, и потому текст статьи местами выцвел, а местами скрывался за грязными подтеками, хранившими память о недавно прошедших дождях. Но строчки, которые можно было еще разобрать, не приглушили, а, наоборот, усилили ощущение надвигающейся беды.