— Не надо! Зачем?
Но было поздно: они стали друг другу необходимы. Она сумела увидеть в нем иного Сергея Григорьевича, не того сухого начальника учреждения, каким он пребывал у себя на работе, а иного, такого, каким он, может быть, и не был в действительности, но казался ей.
Она была нетребовательной, радостной женщиной, словно созданной для счастья и для семейного уюта, но была удивительно несчастна и одинока.
— Ты устал, — сказала она, — мой руки, и будем есть.
— Потом, — проговорил он, сел на диван и привлек ее к себе. — Все потом, дорогая. Сядь.
Она села, положила голову ему на плечо.
— Так спокойно, так хорошо, — сказал он. — Прости меня, Соня.
У него был даже не жалобный, а жалостливый, почти плаксивый голос, он сам это понял и, боясь, что вдруг разрыдается — что это с ним сегодня происходит? — удержал навернувшиеся слезы, испытывая печальную нежность и к ней, и к себе самому. Однако в то же время он с беспокойством и с недоумением подумал, что раскис.
— Прости, пожалуйста, Сонечка, — повторил он жалким голосом, стыдясь и ее, и себя самого.
Она отстранилась, гладя его руку.
— За что?
— Не надо, не смотри такими глазами! — воскликнул он. — Иначе я не скажу то, что должен сказать. Ты еще спрашиваешь: за что? За все! Что я дал тебе?
— Успокойся. Разве я что-либо просила у тебя? Я ничего у тебя не просила, а ты дал мне все, что мог. Ты украсил мне жизнь.
— Украсил? — воскликнул он. — Я? Обманывающий тебя, жену, весь белый свет? Я, пробирающийся к тебе в подъезд, как вор? Ничего не подаривший тебе никогда…
— Что с тобой сегодня? — нахмурившись, спросила она и тут же засмеялась. — Как это ничего не дарил? А чемодан? Такой роскошный подарок, замечательный подарок!
— Чемодан? — вдруг недоуменно переспросил он. — А зачем, собственно, я приволок тебе этот чемодан? Он же тебе совсем не нужен.
Она усмехнулась.
— Тогда возьми его себе. Он мне действительно вроде бы ни к чему.
— Нет, нет, — сказал он, — и мне он не нужен. Но зачем-то я его купил? В каждом действии должна быть своя закономерность. Какая закономерность в том, что я его купил? А? Зачем?
— Что с вами, Сергей Григорьевич? Ну, купил и купил…
— Погоди, не перебивай. Я должен понять, зачем купил чемодан. У меня так болело сердце, думал, умру, не дойдя до тебя, а когда очнулся, когда отпустила боль, купил чемодан. Зачем? Ну, зачем? Тебе нужен чемодан?
— Стоп! — жестко, твердым голосом сказала она. — Вот подушка, сними ботинки, погоди, я сама сниму, теперь ляг, теперь прими нитроглицерин, вот на, клади под язык. Ну! Лежи, а я приготовлю поесть. Приди в себя, дорогой.
— Это заметно, да? — испуганно спросил он. — Я не в себе, да? Сам чувствую, я не в себе. Я боюсь умереть, Соня.
— Что за глупости! Лежи, — она поцеловала его в щеку, ушла на кухню.
Он лежал, закрыв глаза. Вместе с нитроглицерином она дала ему еще какую-то таблетку, которая, наверно, делала свое дело: успокаивала, словно возвращала его к себе самому. Хотелось спать, и в полудреме, почти засыпая, он подумал о том, что ведь не собирался сегодня сюда, к Соне, ему не надо тут быть сегодня. Он преодолел сон, поднялся с дивана и, не надевая ботинок, в носках, прошел на кухню, где обычно стоял телефонный аппарат.
— Какой дрянью ты меня напоила? — сердясь, проговорил он. — Голова чугунная.
— Вздремни, и пройдет, — сказала она.
Он молча поднял с пола телефон, поставил на стол.
— Что за манера держать аппарат на полу? Ты бы еще в туалет его сунула, что ли.
— Это мысль. Попробую. — Она засмеялась.
— Попробуй, — сказал Сергей Григорьевич и набрал номер.
Софья Андреевна деликатно вышла из кухни, она всегда уходила, когда он звонил по телефону.
Он звонил домой, в трубке долго звучали длинные гудки, наконец раздался голос жены:
— Ну?
— Не запрягай!
— Ты знаешь, сколько времени? — почти закричала Катенька, его деловая, занятая жена Екатерина Николаевна. — Ты где?
— «Где, где», — проворчал он. — У любовницы, где же еще.