— Ты материалист? — Трижды Величайший засмеялся. — Вот, значит, почему не веришь в мое существование. Разрешаю: дотронься до меня и убедись, материален я или нет.
— Зачем? — спросил я. — Пока я существую, существуешь и ты…
— Нет, — сказал Трижды Величайший, — ты существуешь потому, что существую я.
— Увы, — возразил я, — все наоборот, Трижды Величайший: ты существуешь потому, что я существую.
— Чалап прав, — воскликнул Трижды Величайший, — у тебя в голове мусор. Если это материализм, то что же такое идеализм? Впрочем, разве ты, находясь здесь, в этом мире, существуешь?
— В каком-то смысле да. Очевидно, и ты, Трижды Величайший, и все, что происходит здесь со мной и вокруг меня, мне снится.
— Однако ты мне не снишься — я не знаю сна. Ну, хватит, кто бы ты ни был — материалист, идеалист, экзистенциалист, персоналист, томист, неотомист, гегельянец, фрейдист, — ты здесь у меня, как и они все, и будешь тут вечно.
— Вечности нет, Трижды Величайший, — сказал я, — у всего есть начало и конец.
— Ты слышишь, Чалап, — помолчав, устало проговорил Трижды Величайший, — он отрицает бессмертие, он предрекает нам конец.
— Я ничего не предрекаю, — возразил я. — Ты сам знаешь: бессмертия нет, все обратится во прах — и я, и ты. Кончится мой сон, кончишься и ты.
— Не надейся, глупец, твой сон, если это сон, никогда не кончится. А чтобы ты, материалист, знал, в чьей ты власти, в моей или во власти собственного сновидения, я нашлю на тебя еще большие страдания. Ты за что наказан? — спросил он, поковыряв пальцем в ухе. — Почему ты здесь?
— А что, мое место в раю? — спросил я с надеждой. — Произошла ошибка?
— Всюду одинаково, — сказал Трижды Величайший, — что у нас, что в раю. Ошибок не бывает, значит, твое место здесь. Ну, как ты насорил на земле? За что я тебя наказал?
— Не знаю. Не помню.
— Все вы не знаете, не помните… Может, за то, что жене изменял? Или говорил одно, а делал другое, а думал третье?
— Все может быть, — горестно изрек я.
Трижды Величайший засмеялся.
— У меня таких бесчисленное множество. Ныне век такой, все вы такие… Впрочем, по-иному никогда и не было. Ну, так за что ты здесь? Может, ты, атеист, ни во что вообще не верил? А?
Я решился, спросил:
— А ты, Трижды Величайший, ты во что веришь?
Он захохотал.
— Во что верю я? Я ни во что не должен верить. Как только я поверю во что-нибудь, придет конец света, все рухнет, я верю в себя самого… Чалап, какое наказание ему предписано? На сковороде он жарится или предается бесконечному плотскому греху?
— Он терзается совестью на Аллее Стенаний, — сказал Чалап.
— Разве это наказание? Кнут — вот наказание, а совесть… Впрочем, мучайся совестью, я позвал тебя не для того, чтобы болтать тут с тобою и выслушивать твои глупости, у меня есть собеседники и поумнее. Чалап, принеси Книгу Судеб.
— Несу, — ответил Чалап, и на столике перед Трижды Величайшим появилась старая, уже довольно обветшалая, с оборванным корешком книга.
Книга как книга. Не толстая и не тонкая, не большая и не маленькая. Как телефонный справочник Москвы. Страницы ее были испещрены какими-то знаками, буквами не буквами, цифрами не цифрами, скорее, иероглифами или клинописью, но это было и не то и не другое. Каждый знак оживал, и появлялось изображение, почти такое же, как на земном телевизоре, только это была не отдельная картинка, не отдельный кадр земного кинофильма, а сразу целый период человеческой жизни — детство или юность со всеми подробностями. Там, на земле, годы, здесь, в Книге Судеб, мимолетное мгновение, умещавшееся в одном маленьком значке.
Трижды Величайший перевернул страницу, и я увидел Сергея Григорьевича, который выходил из дому, где у подъезда ждала его машина. Было утро, цвел тополь, белый пух летел по улице, воробьи стаями перелетали от лужи к луже, голуби копошились в мусорных бачках. Сергей Григорьевич сел в машину, спросил шофера:
— Ну, сколько вчера нахалтурил, Миша?
— Обижаете, Сергей Григорьевич, — ответил Миша, который был намного старше Сергея Григорьевича.
— Так уж и обижаю? Налево не работаешь, бессребреник? Я же вчера тебя отпустил. Ну, интересно, сколько заколотил?
— Миллион! — хмуро проговорил шофер, выехав со двора на улицу.
Сергей Григорьевич усмехнулся.
— Он еще и обижается!
— Ты знал этого человека? — спросил меня Трижды Величайший.
— Знал или не знал, какое это имеет здесь значение? Не заставляй меня ничего вспоминать.