— Разве у чертей есть душа? Вот не знал…
— Есть, Сергей Григорьевич… Вам нужно сказать только «да», и я уйду, дело будет сделано.
— Вот что, хватит! — сказал Сергей Григорьевич и нажал кнопку селектора. — Людмила Павловна, я жду!
— Никак не могу соединиться, — чуть не плача, сказала Людмила Павловна.
— Она и не соединится, пока я здесь, — сказал посетитель. — Да и зачем поднимать шум? Скажите «да», и я уйду.
— Да, да, — почти крикнул Сергей Григорьевич, — и убирайтесь вон.
— Вот и спасибо, — посетитель преобразился, робость пропала, во всем облике появилась самоуверенность, он хлопнул Сергея Григорьевича по плечу, сказал: — Привет! — и ушел. Проходя мимо Людмилы Павловны, показал язык, осклабился, напугав ее, вернув из лирической поры новогоднего школьного бала к ее двадцати восьми годам, к сегодняшним бытовым неустройствам, к постоянной тревожной заботе о больной матери.
Посетитель ушел, а она стояла в оцепенении, ждала, что Сергей Григорьевич вызовет ее и пропесочит. Людмила Павловна понимала свою вину, но объяснить, как все произошло, не могла: голубоглазый посетитель словно загипнотизировал ее, очаровал своей внешностью, парализовал волю. Он был так робок, почтителен, что вызвал жалость и к нему и к себе самой. Но потом вышел из кабинета другой человек. Наглый? Нет, не то чтобы наглый, но высокомерный, в глазах была жестокость. Во всем облике, даже в голосе появилось что-то знакомое. О господи, будто это вышел сам Сергей Григорьевич! Нет, Сергей Григорьевич не мог себе позволить такую дерзость, как показать язык, но Сергей Григорьевич умел смотреть на людей и даже иногда на нее, собственного секретаря, таким же взглядом. Этот взгляд был обиден не потому, что в нем сквозило какое-то выражение гнева, презрения, возмущения, нет, неприятен он был потому именно, что в нем не было ничего — никакого чувства, будто Сергей Григорьевич смотрел в пустоту. И голос его тогда звучал вежливо, обходительно, без эмоций, такая вежливость хуже любой грубости.
Людмила Павловна ждала. Однако Сергей Григорьевич не вызывал ее. Но она знала, что расплата неминуема, и, решившись, открыла дверь кабинета и вошла с покаянием на лице и в сердце.
Сергей Григорьевич сидел за большим своим столом, внимательно вчитываясь в бумаги из папки «на подпись», которые она, Людмила Павловна, принесла ему перед приходом посетителя и которые незачем было читать, обычно он их и не читал, подписывал, почти не глядя, зная, что на подпись ему ложатся только бумаги, прошедшие длинный путь через другие кабинеты. Он не поднял глаз, не взглянул на нее, и в этом Людмила Павловна увидела плохое предзнаменование.
— Сергей Григорьевич, — сказала она, винясь, — простите, я сама не знаю, как это получилось.
Он поднял глаза, и она увидела, что на лице его нет гнева, лицо было спокойно, доброжелательно.
— О чем вы, Людмила Павловна? — спросил он.
— Этот посетитель, этот нахал, — сказала она, но Сергей Григорьевич прервал ее:
— Пустяки, он даже позабавил меня. Больной человек.
— Да, да! — воскликнула Людмила Павловна. — Я сразу заметила, у него такие глаза. Извините, Сергей Григорьевич.
— Ну что вы, голубушка, не надо расстраиваться, пустяки…
— Спасибо, — растроганно сказала Людмила Павловна и вышла из кабинета.
Нет, происходило что-то невероятное, она не узнавала своего начальника. Он не должен так поступать, он обязан сделать ей внушение, а не прощать. У нее свои служебные обязанности, она их нарушила. Что будет, если все начнут нарушать установленный порядок?
Людмила Павловна готова была заплакать, но она умела держать себя в руках и не заплакала. Как она несчастна, кто может это понять! И одинока. Даже здесь, где все служащие дарят всякие ерундовые сувениры, льстят ей. Она не дура, она понимает, что эта лесть, эти слова, эти подарки предназначены не ей, а ее должности. Друзей же искренних, настоящих у нее нет, все показное рухнет, если она потеряет благосклонность Сергея Григорьевича.
Зазвонил телефон. Людмила Павловна подняла трубку. Ласковый голос заведующего сектором просил соединить с Сергеем Григорьевичем. Но в эти минуты окончания работы ее начальник категорически запретил соединять себя с кем бы то ни было, ибо все вопросы, даже самые важные, нужно решать в рабочие часы, а не устраивать нервотрепку за пять минут до конца рабочего дня.
— Юрий Иванович, вы же знаете… — ответила Людмила Павловна.
Однако тут раздался голос самого Сергея Григорьевича, он поднял трубку у себя в кабинете и сказал: