— Куда едешь, Маруся?
Светлана молчала отвернувшись.
— Понятно, — сказал он. — И я туда же. Я часто туда езжу.
Ехали долго: день, ночь. Светлане удалось устроиться на освободившуюся третью полку и выспаться там. А утром, когда она проснулась и лежала, думая о том, что все складывается так хорошо и скоро она увидит Григория, до Владимира, говорят, рукой подать, километров пятьдесят, не более, пришел военный патруль проверять пропуска.
— Не трожьте ее, — кричал солдат, когда плачущую Светлану высаживали из вагона, — это женка моя. Прощай, Маруся! Жди меня, и я вернуся!
Светлана поплакала на перроне незнакомой станции, побранилась с солдатами, высадившими ее с поезда, а потом догадалась, что надо делать, и побежала на большак искать попутную машину. Пересаживаясь с грузовика на грузовик, добралась до города Владимира поздней ночью, поспала на вокзале на каменном полу в душном, переполненном людьми зале ожидания, а утром, пробудившись от топота толпы, ринувшейся к поезду, пошла искать госпиталь, где лежал любимый ею Григорий.
Госпиталь размещался в здании бывшей школы. Дежурный врач, пожилой майор в накинутом поверх кителя белом халате, сверился по книге, где лежит Григорий Тихомиров, покачал головой, спросил:
— Вы жена? Сестра?
— Сестра, — сказала Светлана, постеснявшись назваться женой, и покраснела оттого ли, что соврала, или оттого, что майор смотрел на нее странным, словно жалеющим взглядом.
— Идите, — разрешил он, — на третьем этаже, шестая палата.
Светлана поднялась по лестнице на третий этаж. Ей страшно было идти, и шла она со ступеньки на ступеньку медленно, как старуха, преодолевая сердцебиение и тяжесть в ногах. Чего она страшилась, она не могла понять, но ее трясло не от волнения, нет, а от страха. Потом, вспоминая, она уверяла себя, что это было предчувствие беды, непоправимого несчастья. Поднималась по лестнице будто через силу, будто хотела как можно дольше оттянуть минуту встречи с Григорием.
Госпиталь жил своей жизнью. Молоденькие стройные сестры в белых халатах, косыночках обгоняли Светлану или спускались навстречу. У всех у них был озабоченный и в то же время праздничный, нарядный вид, они на ходу шутили друг с другом, строили глазки раненым, которые курили на лестнице. Светлана отметила, что все они были хорошенькие, все кровь с молоком, и приревновала Григория, ведь он может, чего доброго, увлечься одной из этих красоток. Она не видела Гришу более трех лет, похудела, мешки какие-то появились под глазами, кожа желтой стала, наверно, от однообразной еды — лебеда, суп из картофельной кожуры, не сравниться ей с этими красотками на казенных харчах…
Наконец она остановилась на площадке третьего этажа. На подоконнике сидели, отставив костыли, два парня в пижамах, курили. Она хотела спросить, где шестая палата, но не спросила, и они, слава богу, ни о чем ее не спросили, хотя разглядывали с интересом, пока она стояла, стараясь успокоить волнение.
Она вошла в коридор и сразу увидела человека, который в одном нижнем белье брел ей навстречу, держась одной рукой за стену, другой придерживая кальсоны. Лицо его было забинтовано, открыты только рот со вздутыми синими страшными губами и розовый обожженный кончик носа. Старушка санитарка подбежала к нему.
— Зачем же ты сам, голубок? Не надо.
Он не ответил, а может, ответил, Светлана не слышала или даже если слышала, то не запомнила. Она отстранилась, пропуская Григория, потому что это был он, Григорий, она узнала его, хотя лицо и было забинтовано, узнала по запаху, по движению руки, ах, не все ли равно, как она его узнала, ведь это был он, он, и у него было все цело, все на месте, руки целы, целы ноги. Нетрудно было догадаться, чего у него нет, но Светлана даже подумать об этом не могла, не хотела она верить этому!
Санитарка провела Григория в туалет и вышла. Светлана спросила у нее:
— Куда он ранен? Что с ним?
— Слепенький он, милая.
Григорий вышел, санитарка подхватила его под руку. Светлана не сказала, нет, а прошептала одними губами, сама не слыша своего голоса:
— Гриша!
Но он услышал и стремительно обернулся и почти крикнул:
— Света!
Светлана обхватила его одной рукой, не зная, куда деть сумку, чтобы освободить другую руку, и бросила сумку на пол, обняла его двумя руками. Она прижималась к нему, целовала в шею, боясь прикоснуться губами к его страшным вывороченным губам. Он тоже пытался ее поцеловать, ловил обожженным ртом ее ускользающее лицо.