— Я? Шарю? — крикнула Алла Дмитриевна.
— Да, ты, ты!
— Когда я шарила?
— Всегда! Всю жизнь!
— Ты свинья! Я шарю! А?
— У меня пропал паспорт, и я же свинья! А ты... ты...
— Ну, ну? Кто я? Кто? — Она таращила на меня глаза, полные слез.
— Не реви! — сказал я.— Ищи паспорт!
— И не подумаю. Иди, опоздаешь. Уже опоздал. Иди.
— Иди? Без паспорта?
— А что такого? Найдется, если дома, а потерял, то и искать нечего. Иди... Ну что с тобой?
В самом деле, что со мной происходило, не знаю, помню только чувство страха, которое так и не покидало меня с той минуты, как я обнаружил, что исчез паспорт. Я помнил: вчера вечером он был в кармане пиджака. Был, а сегодня нету. Я испытывал жуткое состояние, словно не паспорт потерял, а нечто несоизмеримо большее. Или я заболел? Да, наверно, заболел. Ноги отяжелели, во рту пересохло. Чувство обреченности я испытывал, тоски, пустоты.
— Эй, дед,— заорал из уборной Платон,— ты чего там потерял?
— Как вы все надоели мне! — сказал я и ушел, хлопнув дверью.
Улица была не такая, как обычно, и я был не тот. Я не могу, мне трудно передать это состояние вины, что ли, которое я испытывал, или страха разоблачения, а может, далее рабской приниженности: случись что со мной, как я докажу, что я — это я? Мне было страшно, я потерял чувство собственного достоинства. Нет, опредёленно я болен, я понимал, что болен, но ничего не мог поделать с собой. Так я и брел к метро, так спускался по эскалатору под землю, как в преисподнюю, где стояла и ждала меня Ирина.
— Опаздываете, сэр,— сказала она.— Что с вами? На вас лица нет! Что случилось?
— Ничего! — ответил я, и меня осенила внезапная мысль, что с тех пор, как я встретил эту девицу, похожую на лягушку, с тех самых пор со мною происходят невероятные, нелепые вещи, какие-то странные душевные превращения. И сейчас, ощутив к ней злую ненависть, я, наклоняясь к ее лицу, прошипел со злобой:
— У меня, голубушка, исчез паспорт!
Она отшатнулась и даже прикрыла лицо ладонью, сквозь пальцы смотря на меня. Синий глаз ее был полон страха. Или недоумения.
— Паспорт у меня исчез! — повторил я.— Где он?
— Но я-то откуда знаю?
«Все ты знаешь,— хотел я сказать,— все знаешь, будь проклят день, когда я встретил тебя! Ты — ведьма». Но не сказал ничего.
«Что это было? — думаю я ныне.— Какая муха меня укусила?»
И не могу понять.
По перрону шел милиционер, он шел ко мне, он смотрел на меня, и мне хотелось исчезнуть, раствориться в толпе, затеряться. Я весь съежился внутренне: сейчас он подойдет, спросит паспорт, обязательно спросит — хотя зачем ему спрашивать? — я чувствовал, он непременно спросит, а что я ему покажу? Тетради своих учеников из портфеля? Что? Что я ему покажу?
Милиционер шел прямо на меня, а я лихорадочна думал, как буду доказывать, что я есть я. Но — о чудо! — он прошел мимо, скользнул по моему лицу взглядом и прошел мимо... И когда он прошел, я в изнеможении прислонился к холодной мраморной стене.
— Что с вами? — испуганно спросила Ирина.— Сядьте на скамейку, ну пожалуйста.
Она не понимала, что со мной. Откуда ей было понять, что я будто бы потерял себя самого, а не паспорт.
— Уйдите,— сказал я.— И не смотрите на меня так: я еще не умер. Идите.
— Но я должна же вам помочь...
— Чем вы можете мне помочь? Чем? Оставьте меня.
Я расстегнул пальто, полез в задний карман брюк за валидолом, но вытащил не валидол, а свой собственный паспорт. Впрочем, я еще не понял, что это паспорт, машинально вытащил, машинально переложил во внутренний карман пиджака и снова полез за валидолом, и тут меня осенило: паспорт нашелся, свершилось чудо. Как он оказался в заднем кармане брюк, я не знал и вспомнить не мог, да и не хотел вспоминать: я снова стал свободным человеком, самим собой, приобретя уверенность и душевное равновесие. Даже засмеялся, ощутив нелепость своих недавних страхов. Это опять она, ее ведьмины игры.
— Удивительно! — сказал я и постарался улыбнуться, чувствуя, что улыбка не получается, что она, эта улыбка, вымученная, глупая какая-то.
Ирина смотрела на меня то ли с удивлением, то ли с состраданием, не знаю, как определить этот взгляд, который я забыть не могу, в нем были и недоумение, и укор, и испуг, и отчуждение — многое было в ее молчаливом взгляде.