— Нравится, Сабрин?
Она тяжело дышала, едва удерживаясь от слез. Закрыла лицо руками и убежала из комнаты.
— Аллах послал ей тебя, Абуль Гит.
Вечером, когда солнце уже село, цирюльник уста Абдо привез из Дамисны маазуна[37], в очках и с большой книгой в руках. Слезая с прекрасного верхового осла, маазун поздоровался со всеми, и в ответ ему со всех сторон раздалось:
— Ва алейком ас-салям.
— Добро пожаловать.
— Рады видеть тебя на хуторе.
Кто-то подхватил повод, ввел осла в загон. Медленно, чинно выступая, маазун провозглашал:
— О господи, пошли нам удачу во всех делах, угодных тебе, о боже!
И эхом ему изо всех уст вырывалось:
— Аминь.
Мама, Занати, где вы? Ведь я не люблю его. Не мил он мне, клянусь милостью господина нашего Ахмеда ар-Рифаи. Почему вы меня не спросили? Разве вы не знаете, что мне еще и пятнадцати не исполнилось? Никогда еще сердце мое не испытало того сладкого чувства, о котором вы шепчетесь, сидя по вечерам под стенами домов. Когда я иду утром с подружками к каналу за водой и вдалеке показывается фигура Абуль Гита и слышится его кашель, девушки говорят: «Вон жених Сабрин. Он такой же старый, как ее отец».
Зачем это, Занати? Когда он приближается ко мне, разговаривает со мной, я совсем ничего не чувствую. Я не хочу замуж.
Маазун уселся в угол горницы. Абуль Гит разглядывает собравшихся: чистые галабеи, добродушные улыбки, грубые руки, потрескавшиеся ноги. У порога выстроились в несколько рядов башмаки без задников, сандалии, туфли на резиновом ходу. Все молчат, переглядываются. Известно, что самой свадьбы в этом году не будет, однако девушки в другой комнате поют свадебные песни, и обряд совершается как положено на свадьбе.
— Славьте Аллаха! — восклицает маазун.
— Нет бога, кроме Аллаха!
Гостей обносят напитками. Маазун надевает на нос очки и начинает нараспев читать Коран. Затем следует очередь сигарет. Гости закуривают. Девушки за стеной поют:
Окурки усеивают пол. Лишь возле маазуна на полу чистое место. Там постелена баранья шкура, на ней стоит кресло, приготовленное для хаджи Хабатуллы аль-Миниси. Но его все еще нет. Голоса поют:
Сабрин сидит в окружении подруг, растерянная, словно оглушенная. Подружки щиплют ее за ляжки, приговаривают: «Невесте синяки — подружкам женихи».
Считается, что эта присказка приносит счастье. Входит мать. Пытается выкрикнуть загруду, но возглас звучит невесело. У матери на глазах слезы. Она шепчет дочери:
— Уже написали брачный контракт, сердце мое.
И заливается слезами. Вслед за ней рыдает и Сабрин. Ей хочется сейчас одного — уйти ото всех, подняться на крышу и сидеть там всю ночь, глядя на звезды.
Абуль Гиту тоже вдруг становится нестерпимо грустно. Услышав песню «Наш жених красив и молод», он заходится надсадным нескончаемым кашлем.
Маазун торжественно возглашает:
— Поди, уста Абдо, спроси у невесты, кто ее поручитель.
Уста Абдо идет к девушкам. Там его встречают смешками, перешептываниями. Он пробирается к заплаканной, всхлипывающей Сабрин.
— Кто твой поручитель, невеста?
В этот момент из горницы доносятся голоса мужчин: «Подвиньте кресло!» Не иначе, как пришел хаджи Хабатулла. Уста Абдо мягкими пальцами треплет Сабрин по щеке:
— Отвечай же, кто твой поручитель.
— Отец, конечно.
Ситтухум вторит дочери:
— Кто же, кроме него? Он наш кормилец.
Глаза ее с нежностью глядят на Сабрин, окруженную девушками, губы непроизвольно шевелятся, слезы текут по щекам к подбородку, украшенному зеленой татуировкой.
— Пошли тебе Аллах счастья, доченька.
Уста Абдо возвращается в горницу. Девушки поют:
Приход хаджи снова пробудил в Абуль Гите острое чувство унижения, окончательно убил его радость.
— Поздравляю, Абд ас-Саттар.
— Да благословит тебя Аллах, отец хаджи.
— Поздравляю, Абуль Гит.
Абуль Гит бормочет в ответ что-то нечленораздельное.
— А где же невеста?
Абд ас-Саттар подходит к двери.
— Поди сюда, Сабрин.
С мокрыми красными щеками, со слипшимися от слез длинными черными ресницами Сабрин показывается на пороге, скидывает с ног красные шибшиб, обертывает руку краешком покрывала, целует волосатую лапу хаджи.