…Три гнедые лошадки не торопясь тащили за собой омнибус «Лувр — Бельвиль». Все двадцать восемь сидячих мест были заняты, люди стояли даже на площадке. Ехавший на империале Виктор был зажат между толстой дамой с корзинами и бородачом, страдающим хронической икотой.
На пустыре между старыми, выдвинувшимися на тротуар домами щипал траву ослик и присматривал за своими козами пастух.
С обширного лысого газона, разбитого поверх бывших гипсовых карьеров между улицами Бельвю и Манен, молочник предлагал молоко «прямо из американский прерий».
Омнибус заполонили домохозяйки в платочках, накупившие на рынке овощей. За ним с веселыми криками бежали мальчишки. Девчушка споткнулась о камень, молоко из железного бидона пролилось на землю, и бродячий пес принялся лакать из белой лужицы.
Омнибус остановился у дома № 25 по улице Бельвиль.
— Конечная! — крикнул кондуктор.
— И когда только они построят этот треклятый фуникулер! — воскликнула толстая пассажирка, поднимая с пола корзины. — Обещают, обещают, а толку чуть.
— Они вам могут и луну с неба посулить, вы что, поверите? — спросил бородач и икнул. — Эй, подождите, кому говорят!
Виктор спустился по лестнице. Кто-то толкнул его, он обернулся и заметил быстро удалявшегося лицеиста.
На узком тротуаре перед домами сидели на стульях женщины и старики, чистили овощи, вязали или играли в карты. Бродячие торговцы кричали во все горло, предлагая свой товар: «Четыре су за литр!», «Корм для птичек!», «Кроличьи шкурки, теплый мех!» Из-за своих садов, дворов и колодцев Бельвиль казался большой деревней. Виктор искал улицу Рампоно, где жила свидетельница по делу Мари Тюрнера Франсина Блаветт, и сожалел, что с ним нет Таша. Ей бы понравилась здешняя атмосфера. Он пообещал себе, что вернется и сфотографирует эти лачуги, пока строители фуникулера не снесли их. Прав был Бодлер, когда говорил:
Мадам Блаветт была жива и здорова и оказалась дома, но Виктору, по ее словам, несказанно повезло, потому что в столь поздний час она обычно шляется в других местах.
— Уж простите за такое выражение — набралась от актеров. Будь у меня талант, сыграла бы четырех мушкетеров. Одна. Женские роли не по мне.
Она пригласила Виктора к себе, в тесную двухкомнатную квартирку на четвертом этаже дома, возле которого разгуливали квохчущие куры. Небольшого роста, пухленькая, лет сорока, она говорила с сильным бургундским акцентом. Виктор спросил ее о Мари Тюрнера, и она начала рассказывать:
— Мари жила этажом ниже, с бабушкой. Славная была девушка, работала не покладая рук — вышивала салфетки на продажу. Она выросла у меня на глазах. Боже, до чего прелестная была малышка! Может, слишком худенькая, но держалась как принцесса. В ней была та самая изюминка, которая так привлекает мужчин, если вы понимаете, о чем я. Розали, бабка Мари, прекрасно понимала, что за внучкой нужен глаз да глаз, и отдала ее в обучение к подруге-модистке, у той была лавка близ Батиньоля.
— Анатоль! Анатоль-зануда! — раздался какого-то странного тембра голос из соседней комнаты.
— Помолчи, Меленг! — прикрикнула мадам Блаветт и, заметив изумление на лице Виктора, пояснила: — Это мой скворец. Я назвала его в честь Гюстава Меленга[28], он дебютировал у нас и только потом стал играть с Фредериком Леметром и прославился в Париже, где заработал кучу денег и…
— Анатоль-зануда! — повторила птица.
— Заткнись, Меленг! Этой песенке его научил мой сосед-комик, он играет в кафе «Тамбурин» на Монмартре, вместе с мадам Миркой и Альфредой. Благодарение Богу, что он не выбрал последнюю строку: «У меня в корсете птица!»
— Так вы актриса?
— Ну да! Двадцать лет служу у Лесажа и в Бельвиле, начинала билетершей, потом стала кассиршей. Если еще не видали, обязательно посмотрите «Отверженных».
— Хитрец-молодец! Хитрец-молодец! — не унимался скворец.
— Значит, Мари Тюрнера работала у модистки?
— Не слишком долго. Она покорила сердце одного иллюзиониста, он выступал на Бульварах и взял ее в номер. Потом они повздорили, и Мари ушла в салон Лантерика, мыла головы клиентам. Ей не повезло — она повстречала Данте Кайседони. Артистом он был не очень, так, средней руки, начинал суфлером. Они прямо здесь, у меня, и познакомились! Я гладила ему рубашки, а она пришла одолжить сахару.
28
Настоящее имя — Этьен Марен (1807–1874), начинал как актер на сцене Бельвильского театра, имел невероятный успех. В 1831 году он перебрался в Париж, где сам Александр Дюма привел его в театр «Порт Сен-Мартен»