У Приволова не было причин что-либо скрывать, и он рассказал все как было.
– Так, так, – произнес Фома Фомич после того, как городской казначей закончил рассказ. – Вы не можете припомнить, а куда девался отрезанный кусок языка?
– Нет! – воскликнул Приволов и сморщился.
– Опишите этого бездомного, как он выглядел?
– Как и прочие бездомные, грязный… это, пожалуй, все, что я могу сказать.
– Может быть, какие-нибудь особенности…
– Какие особенности?
– Цитировал Гомера или еще что-то?
– Нет, да меня и рядом-то не было. Я подошел к нему, когда уже все случилось, – ответил казначей, не понимая, что над ним подтрунивают.
– А вы смогли бы его узнать, или, может быть, вы его видели раньше?
– Нет, раньше я его не видел, а узнать… – Приволов задумался. – Вряд ли. Для меня они все на одно лицо. Да, совсем выпустил из виду, у него была на глазу повязка.
– На каком глазу?
– Кажется… – Приволов сосредоточенно напрягся. – Кажется, на правом.
– Значит, он у нас одноглазый. Ну, одноглазого найти будет проще… – ни к кому не обращаясь, проговорил полковник. – Хорошо, и последнее. Я так понимаю, эту ложку, ложку мастера Усова, вы забрали себе, чтобы никто больше не поранился, верно?
– Да!
– Я другого понять не могу, зачем вы собирались ее выбросить, вы разве ничего не слышали о нападении на губернатора?
– Слышал, – ответил казначей и поспешно добавил: – но подробностей не знаю!
– Вы что же, не читали «Губернский патриот»? Там были подробности.
– Я не читаю «Губернский патриот», – сказал Приволов и развел руками.
– А вчера утром? Вы какую газету сожгли в своей печи? Разве это был не «Губернский патриот»?
Этот безобидный для любого другого человека вопрос для казначея был страшным и неожиданным. От этого вопроса он потерял способность дышать. Сердце, за которое кто-то ухватился, перестало биться. По крайней мере, ему так показалось. Но кто-то где-то решил, что это, пожалуй, будет слишком легкой, да и преждевременной смертью для человека, не брезгующего мелкими финансовыми махинациями. Пусть он еще помучается, решил этот кто-то, и невидимая рука, так крепко ухватившая казначея за сердце, вначале ослабила хватку, а затем и вовсе отпустила, и он задышал.
Длилась эта неприятность с Приволовым всего лишь доли секунды. Так что начальник сыскной в полной мере и не осознал, какая трагедия чуть было не случилась с его собеседником, а может быть, осознал и именно поэтому повторил свой безжалостный вопрос:
– Так какую газету вы сожгли?
– Но откуда вы знаете? – натужно спросил казначей.
– Вам плохо?
– Нет-нет, все хорошо. Откуда вы знаете про газету?
– Мы всё знаем, – ответил начальник сыскной, и, несмотря на то что он очень сильно преувеличивал, Приволов поверил. Казначей даже не догадывался о том, что сыскная полиция только потому знает о газете «Губернский патриот», что сама же ее и подбросила, а потом один из агентов подсматривал в окно, как Приволов сжигает ее в печи.
– Итак, господин казначей, – начальник сыскной сплел пальцы обеих рук и поднял их на уровень груди. – Почему вы не понесли ложку в полицию?
Казначей молчал, да и что он мог сказать, как оправдаться?
– Вы хоть понимаете, что вас могут обвинить если не в пособничестве, то в преступном недоносительстве?
– Понимаю, – едва двигая губами, проговорил казначей.
– Ничего вы не понимаете. А я знаю, почему вы не понесли ложку мастера Усова в полицию. Вы струсили! Вам не хотелось неприятностей, расспросов и прочего, вы хотели спокойной жизни. – И снова точно в душу заглянул начальник сыскной. «До чего же опасный человек!» – мелькнуло в казначеевой голове. – Вы струсили, и сейчас вам стыдно в этом признаться. Самому себе стыдно признаться, не говоря уже о том, чтобы признаться мне…
– Да, я струсил! – выпалил Приволов. – Но это единственное, в чем я виноват!
Начальник сыскной ухмыльнулся.
– Хорошо. – сказал он. – У меня больше нет к вам никаких вопросов, по крайней мере пока нет. Можете быть свободны и будьте осмотрительнее, господин Приволов. Помните: пытаясь уйти от маленьких неприятностей, совсем не успеваешь заметить, как приходишь к большим…
Когда казначей вышел из помещения сыскной полиции, особняк на улице Пехотного Капитана уже не казался ему заурядным, как раньше. Приволов еще раз осмотрел его и нашел, что домик-то того, мрачноват, что-то зловещее было во всем его облике: в окнах, дубовой двери, даже в дверной ручке, напоминавшей не то собачью, не то волчью лапу. Он пошел прочь от этого дома и, пока не миновал Пехотнокапитанскую, все озирался – не идет ли за ним кто?