– Слушаю, слушаю, – успокоил его Кочкин. Он с самого начала относился к этой затее не очень серьезно и мечтал об одном: поскорее выбраться из этого вонючего ящика и отправиться домой спать.
А время между тем шло. Старик Мясников ерзал на своей кровати, но ни единого слова не произнес. Кочкин стал позевывать, посмотрел слипающимся глазом еще раз в отверстие, там все было по-прежнему, и задремал. Однако окончательно провалиться в глубокий сон ему помешал злой шипящий голос, непонятно откуда доносившийся.
– Ты слышишь меня? – спрашивал этот голос, и так громко, что дрожала перегородка.
Застигнутый врасплох Кочкин, неприятно сознаваться, чуть было не ответил: «Слышу!» Это слово уже легло на его язык скользким вертким леденцом, только зубы разожми, и вот оно на свободе. Но сдержался, вспомнил, где сидит, да тут еще внук Мясников из своего угла отозвался:
– Ну вот, началось!
Кочкин же медленно, точно опасаясь какой пакости, прижался глазом к отверстию, а там – чудеса. Лампа ярко горит. Спустив ноги на пол, сидит на кровати старик, нательная рубаха белая как снег, а сам тощий, страшный и все взывает к кому-то злым голосом:
– Ты слышишь меня, ты слышишь? Ответь, раб! – А у самого-то глаза, как у покойника, – закрытые, лицо деревянное, только рот открывается как на резинке. И хоть не робкого десятка был чиновник особых поручений, а заробел, пробежал озноб по телу, и закололо в том боку, где, по утверждению медиков, находится печень. «Хорошо, что темно! – мелькнуло в голове у Кочкина. – Неприятно было бы страх перед подростком выказать!» А старик все зовет да зовет кого-то. Сотрясается, гудит перегородка, и уже сил нет слушать этот сатанинский вой, как вдруг старик сам же и отвечает на свой вопрос, но уже другим голосом, помягче и попугливее:
– Слышу!
– Ты знаешь, кто я такой? – снова злое шипение.
– Знаю…
– И кто же я, говори!
– Ты за правду обвиненный, за правду осужденный и за правду казненный!
– Ты веришь в меня?
– Верю!
– Ты сослужишь мне службу?
– Сослужу, приказывай!
– Пойдешь в деревню Костры, отыщешь там мастера Усова, он живет в доме на краю, возьмешь у него ложку и принесешь мне!
– Зачем тебе ложка?
– Обронил я свою, а самозванец подобрал и отдавать не хочет!
Проговорив это все, старик лег и затих, но лишь на мгновение. После чего снова сел, теперь глаза его были открыты. Он повертел головой и уставился как раз в то место, где в стене было отверстие, в которое смотрел Кочкин.
– Володька, сила тошная, опять, подызбеныш ты этакой, в чулане сидишь! – прокричал дед, а Кочкина словно кто торцом в лоб саданул, так голова назад откинулась от неожиданности, что в шее заломило.
– Так он знает, что ты его подслушиваешь? – шепотом спросил Меркурий Фролыч у Володи.
– Ну, знает, – ответил тот и добавил: – Пусть себе знает, а нам выбираться пора.
– Ты с кем там, шельмец, разговариваешь? – снова прокричал дед.
– Давайте побыстрее, я вперед, а вы следом, – заторопил Кочкина Володя. – А то он не уймется, так и будет до утра орать.
Когда Володя вывел чиновника особых поручений за ворота, стояла уже глубокая ночь. Улица была пустынна и темна. Со стороны реки тянуло свежестью и слышны были тихие всплески, рыба играла в затоне. Из темноты доносился далекий крик ночной птицы.
– Чего-то вашей пролетки не видать, не случилось бы чего, у нас тут места беспокойные, подлеты пошаливают… – проговорил, озираясь, Мясников.
– Володя, – тихо обратился к нему Кочкин. – Пролетка – это пустое, отыщется. Вы мне вот что скажите: ваш дедушка, он когда-нибудь упоминал о мастере Усове просто так, не во сне?
– Нет, – решительно мотнул головой Володя. – Не говорил, по крайней мере, я не слышал. Может быть, маменька…
– А среди ваших знакомых есть или были люди с фамилией Усов?
– Нет, но у деда, кто знает, может, и были. Ему все-таки семьдесят восемь лет.
– Мне известно, вы не один раз сидели в чулане. Как часто ваш дед упоминал об Усове?
– Да всякий раз, как я его… – Володя запнулся, – как я его подслушивал.
– Менялись ли раз от разу слова, которые он произносил, или они повторялись, как заученный урок?
– Вот-вот, как заученный урок, нас в гимназии стихи заставляли учить на память, а потом пересказывать, так и у него!
– С одним отличием, правда, – заметил Кочкин.
– Это с каким же?
– Кто вас в гимназии заставлял учить стихи?
– Учитель словесности…
– Вот, а кто заставил вашего дедушку выучить то, что он повторяет по ночам, кто? Вряд ли это был учитель словесности. Припомните, за последние, ну, скажем, полгода с кем общался ваш дедушка?