Словами этими Вера ничего не добилась. Нина промолчала, на сумку, правда, взглянула, но скорее машинально, а взглянув, вздохнула.
Электричка наконец привезла их в Никольское.
— Нин, пойдем на день рождения-то или как? — сказала Вера на автобусной остановке, одергивая платье, и было заискивание в ее голосе. — Ждут ведь. Колокольников-то именно тебя звал…
— Нет, — сказала Нина, — не пойду.
— Может, тогда на танцы? Чего дома-то кукситься? И по телевизору, кроме оперы, ничего нет…
— Не знаю… Если на танцы… Подумаю…
— Пойдем, пойдем, Нинк, на танцы! — обрадовалась Вера. — Я сейчас, мигом, домой, матери покажусь, перекушу — и в клуб… Где встретимся и когда?
— В восемь, на нашем месте, — сказала Нина неожиданно твердо, в липе Нинином, в глазах ее была твердость, будто она что-то задумала.
К дому Вера подходила в некотором смущении. Надо было показаться матери, чтобы не беспокоилась, но лучше бы ее не было дома. Ее и не оказалось дома. Соня хозяйничала, а Надька бегала во дворе.
— Мать где? — спросила Вера.
— Она сегодня в кассе.
Мать работала на крохотной никольской пуговичной фабрике, давила теплую пластмассу прессом, а для поддержания семейного бюджета стирала на соседей побогаче и иногда, в дни кино и танцев, подменяла тетку Сурнину в кассе клуба. Значит, можно будет отметиться перед матерью в клубе, а потом и проскочить на танцы без билета.
— Чего ели? — спросила Вера.
— Гороховый суп и котлеты с картошкой, — сказала Соня. — Хочешь?
— Давай.
Обжигаясь, торопясь, Вера все же сказала наставительно, на правах старшей сестры:
— Небось весь день бездельничали, болтались с сестрицей-то? Матери помогали? Козу доили?
— Доили, — сказала Соня мирно, но и вроде бы с иронией к старшей сестре.
Сидела она тихо, пальчиком почесывала черную расцарапанную коленку, платье на ней было выгоревшее, дрянное, латаное, а глядела она на Веру спокойно и устало, светло, по-матерински, схожести выражений лиц их Вера удивилась, и ей стало жалко Соню: такая же она росла терпеливая и безропотная, как мать, неужели ей и судьба уготована материна?
— Суп ничего, — сказала Вера. — Ты, что ли, варила? Хороший суп. В следующий раз только перцу положи побольше. И свиные ножки не помешали бы.
— Откуда ж у нас свиные ножки? — улыбнулась Соня.
— Это я так… фантазии… А для духу стоило хоть кусочек корейки добавить… Давай котлеты… Ничего, вы, Софья Алексеевна, делаете успехи в кулинарии… Я тут вам всем копчушки привезла. Но до матери не трогать, поняла?
Соня кивнула.
Время бежало к восьми, а духота не отпускала. Вера встала, сказав сестре «спасибо», ноги ее побаливали от долгих и везучих московских хождений. Прошла в свою комнату и плотно прикрыла за собой дверь. Показываться Соне в парике она не хотела, не потому, что стеснялась — вдруг будет смеяться, — просто знала: покупку Соня осудит, как мать, и расстроится тихо, про себя. Зеркало снова обрадовало Веру, снова взволновало ее предчувствие успеха на людях, может, даже и со скандалом, ну и пусть, нетерпение снова поселилось в ней. «Скорее, скорее!» — говорила она себе. Платье не следовало бы менять, но Вера уступила желанию увидеть себя и в других нарядах, она ловко надевала перед зеркалом платья, сарафаны и кофточки, приличные и ношеные, и все ей шло, и все приносило удовольствие, и даже опостылевшие вещи были сегодня прощены. Из комнаты своей Вера вышла в красном платье, узком и коротком, чуть не танцуя, парик несла в пакете. Сказала Соне голосом старшей сестры:
— Остаешься за начальство. Ясно?
Соня мыла на террасе посуду, ничего не ответила и ни о чем не спросила, хотя могла о чем-нибудь и спросить, зато в кухне, служившей в будние дни и столовой, уже вертелась семилетняя Надька, наглая, в отца. На ее скачущие вопросы: «А где ты была? А чего ты себе купила? А чего ты мне купила?» — пришлось отвечать решительно и строго. «Палец вынь изо рта и щеки вымой в рукомойнике! — сказала наконец Вера. — На кого похожа!» Считалось в Никольском, что Вера и Надька пошли в отца, а Соня — в мать. Надькино смазливое личико, озороватый прищур глаз и даже движения головы на тонкой, петушиной шее и вправду напоминали об отце. «Неужели и я такая? — думала Вера. — Нет, я не такая». Когда она смотрела на Надьку, ей не хотелось быть похожей на отца, ей казалось, что она и впрямь на него не очень похожа, что она и в движениях мягче и ленивее Надьки, и шея у нее не такая петушиная, и нет в глазах навашинской бесстыжести.
— Пригляди за этой отравой. И за домом, — сказала Вера Соне, той все же было двенадцать.
Нина уже ждала в привычном месте.
— Опаздываешь, — сказала Нина строго.
— Подумаешь, пять минут.
— Семнадцать минут.
Вера поглядела на нее с удивлением. Стало быть, подруга не отошла? Губы Нина сжала, а взгляд у нее был тяжелый, такой, словно она после колебаний и мучений решилась на отчаянный шаг и изменить ее решение нельзя было никакими силами. Вера ожидала увидеть на Нине особенное платье, подобранное специально к купленной нынче сумке, а на плече и самое сумку, но ее не было, и это Веру насторожило.
— Не надумала после танцев пойти к Колокольникову? — спросила Вера на всякий случай.
— Я и на танцы не пойду, — сказала Нина.
— Что так?
— Мне нужно с тобой поговорить.
— Ну, поговори…
— Не здесь. Пошли за угол.
— Ну, пошли. — Вера пожала плечами.
За углом глухие крашеные заборы четырех хозяев образовали тупик. Вера несла пакет с париком осторожно, он сейчас смущал ее, будто она держала в руке пирожное и боялась смазать крем.
— Здесь, — сказала Нина.
— Здесь так здесь.
— Если ты мне подруга, — сказала Нина, и голос ее был уже не так тверд, как прежде, — если ты мне настоящая подруга, отдай мне Сергея.