С неизменной улыбкой на устах она сообщала калеке такое, от чего тот приходил в настоящий раж, при этом бестия пользовалась специально изобретенным ею языком жестов, понятным глухонемому лишь наполовину, и эта ее соблазнительная и многообещающая жестикуляция, неуловимый смысл которой тем не менее дразняще ускользал от любых, самых настойчивых попыток его разгадать, ловила несчастного в столь лукаво расставленные тенета неопределенности и изнурительных надежд, что выпутаться из них он уже не мог...
Как-то раз я видел их во дворе; он стоял перед ней, а она с такой бесстыдной откровенностью артикулировала губами и
изображала жестами свои порочные желания, что бедняга, казалось, вот-вот рухнет на землю и с пеной у рта забьется в припадке.
Пот заливал его лицо от нечеловеческих усилий проникнуть в смысл ее намеренно неясных и искаженных намеков.
И весь следующий день калека, дрожа как в лихорадке, прождал на темной лестнице того полуразрушенного дома, который помещался на задворках нашего тесного и смрадного переулка, и, конечно же, упустил время, когда, стоя на углу, можно было заработать подаянием пару крейцеров.
Среди ночи, полумертвый от голода и возбуждения, он явился домой, и тут, в довершение всех бед, оказалось, что приемная мать уже заперла дверь...
Веселый женский смех проник из соседней студии в мою каморку.
Смех!.. В нашем доме радостный счастливый смех? Да во всем гетто не найдется никого, кто мог бы позволить себе предаваться веселью, - так искренне, от всего сердца, ничего не опасаясь, могли смеяться только богатые, уверенные в себе люди...
Тут только я вспомнил, как на днях старый кукольник Звак, хозяин известного всему городу театра марионеток, рассказал мне по секрету, что один юный, респектабельный господин за весьма высокую плату арендовал у него студию - очевидно, для того чтобы иметь возможность тайно встречаться с избранницей своего сердца.
Теперь надо было тихо, под покровом ночи, так, чтобы никто в доме ничего не заподозрил, перевезти дорогую мебель нового жильца.
Рассказывая мне это, добродушный старик потирал от удовольствия руки и наивно, по-детски радовался тому, как он все так ловко устроил: ни одна живая душа не пронюхала о романтической парочке! Еще бы, ведь главное достоинство этого помещения, словно специально созданного для тайных свиданий, в том и состояло, что проникнуть в него можно было тремя разными путями! Один из них, самый древний и таинственный, вел через люк, вмурованный в пол студии...
Даже через наш дом можно незаметно покинуть эту лисью нору! «Чердак-то общий! - хихикал старик, довольный произведенным эффектом. - Всего-то и делов, открыть железную дверь... Ну ту, что рядом с дверью в вашу каморку... Что? Наглухо забита?.. Ерунда, со стороны студии она открывается очень даже просто... Ну а там, сами знаете, несколько шагов по коридору - и вы на лестничной площадке»...
И вновь звенит счастливый смех, пробуждая во мне смутное воспоминание об одном аристократическом доме, в который меня частенько приглашали - разумеется, как мастерового, ибо хранящиеся в нем драгоценные предметы старины нуждались в кое-каких незначительных реставрационных работах...
Внезапно я вздрогнул от пронзительного крика. Прислушался...
Массивная металлическая дверь, ведущая в мансардную студию, отчаянно заскрипела, из коридора донеслись поспешные шаги - и в мою каморку ворвалась какая-то дама... С распущенными волосами, белая как мел, с золотой парчовой шалью на обнаженных плечах...
- Мастер Пернат, спрячьте меня... умоляю, ради Господа нашего Иисуса Христа, не спрашивайте ни о чем, просто спрячьте меня у себя!
И прежде чем я мог что-либо ответить, моя дверь вновь распахнулась и тотчас захлопнулась...
На миг в ее проеме мелькнуло зловеще ухмыляющееся лицо старьевщика Аарона Вассертрума, подобное страшной дьявольской маске...
Что-то белое, мерцающее, словно мрамор, возникает предо мной, и в призрачном сиянии лунного света я узнаю изножье своей кровати.
Сон все еще обволакивает меня, подобно тяжелому шерстяному одеялу, а в памяти всплывает выписанное золотыми буквами имя «Пернат».
Откуда мне известно это имя? Атанасиус Пернат?..
Думаю, думаю, и вот мне уже кажется, что когда-то давным-давно я перепутал свою шляпу, помню даже, как удивился:
чужая шляпа была словно сшита на меня, а форма моей головы в высшей степени своеобразна.
Долго, с недоумением взирал я на чужой головной убор, а потом перевернул его и... да-да, на белой шелковой подкладке было вышито золотой нитью: