И уж поверьте мне, мастер Пернат, не будь меня, он так и занимался бы своим страшным ремеслом и до преклонных лет усердно сколачивал бы себе капитал, чтобы в конце славного жизненного пути эдаким почтенным, увенчанным лаврами патриархом наслаждаться в окружении чад своих возлюбленных величественным закатом жизни, являя собой живой пример для будущих поколений, однако... однако сколько веревочке не виться...
Я ведь тоже вырос в гетто, и моя кровь точно так же насыщена инфернальной хитростью, стало быть, кому, как не мне, уловить его в свои тенета: преимущество всегда на стороне тайного, сокрытого, невидимого - того, что молнией средь ясного неба обрушивается на головы наивных простаков.
Заслугу разоблачения доктора Вассори молва приписывает молодому немецкому врачу Савиоли, за спиной которого стоял я и, прикрываясь им как ширмой, предъявлял следствию одно доказательство за другим, пока не наступил долгожданный день, когда карающая рука закона легла па плечо дьявольского окулиста.
Тогда-то бестия и покончила с собой! Благословенен будь во веки веков миг сей!
Воистину мой призрачный двойник стоял рядом с сыном старьевщика и направлял его дрожащую от страха руку, ибо - да будет вам известно, мастер Пернат! - доктор выпил мой амил-нитрит: флакон с этим ядом был намеренно оставлен мной в его ординаторской в тот самый день, когда Вассори поставил мне диагноз глаукомы, - да-да, мне, не удивляйтесь, так как, чтобы хоть немного приблизиться к величественному светилу науки, нищему и безвестному студенту Харузеку пришлось обратиться к нему с жалобой на ухудшение зрения, - и с тех пор страстное желание, чтобы именно этот - мой! - амилнитрит нанес бестии последний удар, не покидало меня ни на минуту.
Заключение экспертов, проводивших медицинское освидетельствование тела, было единодушным и категоричным: апоплексия. Как видите, мастер Пернат, невидимый мститель предусмотрел все: смерть от паров амилнитрита имеет те же
симптомы, что и апоплексический удар. И все же нет ничего тайного, что не стало бы явным...
Харузек внезапно замолчал, с отсутствующим видом глядя прямо перед собой, - казалось, он пытался решить какую-то неразрешимую проблему, - потом повел плечом в сторону лавчонки Аарона Вассертрума.
- Наконец-то он один, - с ненавистью прошипел студент, - совсем один, наедине со своей жадностью и... и... и восковой куклой!..
Сердце мое так и подскочило - замерло где-то под самым горлом, мешая дышать. В ужасе воззрился я па Харузека. Он что, с ума сошел? Или этот горячечный бред - плод его больного воображения? Да-да, конечно, все это он сам себе напридумал в своих лихорадочных грезах!.. Ведь те жуткие истории, которые он наговорил мне об этом кошмарном окулисте, просто не могут быть правдой. У него чахотка, и мрачные тени смерти уже чертят свои зловещие круги в его охваченном навязчивым бредом мозгу...
Я хотел было отвлечь студента, развеселить какой-нибудь шуткой, направить его мысли в другое, не такое безысходное русло, однако не успел и слова вымолвить, как в памяти моей, словно высвеченное внезапной вспышкой молнии, возникло угрюмо ухмыляющееся лицо с заячьей губой и выпученными рыбьими глазами - то самое, которое заглянуло в мою приоткрывшуюся на миг дверь.
Доктор Савиоли! Доктор Савиоли! Да-да, именно это имя под великим секретом шепнул мне на ухо кукольник Звак, похваляясь юным и благовоспитанным жильцом, арендовавшим его мансардную студию.
Доктор Савиоли!!! Подобно истошному воплю отозвалось это имя в глубине моей души, и пред внутренним взором пронеслась вереница туманных образов, обрушивших во мне целую лавину самых ужасных подозрений.
Я уже открыл рот, чтобы поведать Харузеку о странном случае, приключившемся со мной на днях, но в это мгновение студентом овладел вдруг столь сильный приступ кашля, что он едва
не упал на мостовую. Ошеломленный, я замер, не зная, что делать, и лишь оцепенело смотрел, как Харузек, судорожно цепляясь за покрытые плесенью стены арки, вышел под вновь зарядивший дождь и, с трудом обернувшись, кивнул мне на прощанье.
Да-да, Харузек прав, и страшный его рассказ не плод больного воображения: то, что день и ночь крадется по этим кривым переулкам в поисках подходящего человека, в которого можно было бы воплотиться, - это неосязаемый призрак преступления.
Бесплотный фантом кружит в воздухе - а мы его не замечаем! - но вот он внезапно коршуном падает вниз, вонзает когти в чью-то человеческую душу, превращая ее на миг в свое воплощение, - а мы об этом и не подозреваем! - и, прежде чем мы успеваем что-либо заподозрить, взмывает ввысь, снова развоплощаясь, и все идет своим чередом, как будто ничего и не было, но человек, подвергшийся этой потусторонней атаке, уже инфицирован, и жажда крови с катастрофической быстротой овладевает всем его существом... И лишь темные слухи о каком-то патологическом, ничем не мотивированном убийстве доходят до нас потом, и мы содрогаемся, настигнутые врасплох смутными, обрывочными отголосками не то полузабытых воспоминаний, не то полуосознанных предчувствий, подобно жуткой стае нетопырей, потревоженной внезапным проблеском света.