И открылась мне вдруг сокровенная сущность этих кровожадных призраков, обступающих меня со всех сторон: безвольно и покорно плывут они сквозь нашу серую действительность, влекомые невидимым магнетическим током, наделяющим их видимостью жизни... ну вот как тот поблекший и мертвый невестин букетик, обреченно плывущий в грязных и смрадных водах сточной канавы...
Все дома разом уставились на меня своими остекленевшими, злобно выпученными бельмами, отверстые пасти черных, закопченных ворот, языки которых давно истлели, казалось, вот-вот испустят такой страшный, душераздирающий, преисполненный ненависти вопль, что все мы, люди, застынем, мгновенно обратившись в соляные столпы...
Мне приходят на ум последние слова Харузека - да-да, эти, он еще что-то говорил о старьевщике... И я невольно бормочу их себе под нос: «Наконец-то он один... совсем один, наедине со своей жадностью и... и... и восковой куклой!..»
Вот только что за восковую куклу имел он в виду? Должно быть, какое-то образное выражение - одна из тех странно болезненных и парадоксальных метафор, которыми студент время от времени любил ошарашивать наивных и добродушных собеседников: простаки глуповато посмеивались над этими чудными, противоестественно гипертрофированными сравнениями, но лишь до тех пор, пока они не становились внезапно зримыми, как будто выхваченными случайным лучом света из кромешной тьмы, существами столь невероятного и фантастического обличья, что перепуганным зрителям сразу становилось не до смеха.
Я перевел дух и, чтобы успокоиться и стряхнуть с себя то мрачное впечатление, которое произвел на меня рассказ Харузека, оглянулся, внимательно вглядываясь в людей, вместе со мной пережидавших под аркой по-прежнему ливший как из ведра дождь.
Рядом стоял тот самый дебелый пожилой господин, который так отвратительно вульгарно смеялся. Добротный черный сюртук и перчатки свидетельствовали о достатке этого человека, которого неизвестно каким ветром занесло в гетто, хотя... Заметив, как подергивалось от возбуждения гладковыбритое, холеное жабье лицо с грубыми мясистыми складками, я невольно проследил за взглядом выкатившихся из орбит маслянисто поблескивающих глазок, который был прикован к воротам стоящего на противоположной стороне переулка дома: там со своей неизменно блудливой усмешкой на пухлых губах скучала рыжая Розина...
Пожилой господин пытался подать ей знак, и было очевидно, что она все прекрасно видит, только делает вид, будто не понимает его более чем откровенных намеков.
Наконец истекающий слюной сластолюбец не выдержал и, не сводя зачарованного взгляда с вожделенной приманки, зазывно переминавшейся с ноги на ногу, осторожно, на носках, с
потешной слоновьей грацией заскакал по лужам, подобно большому черному каучуковому мячу.
Похоже, этого господина тут преотлично знали, так как со всех сторон послышались в его адрес грубоватые, скабрезные шуточки. Стоявший за моей спиной рослый бродяга в синей военной фуражке и с красным вязаным шарфом на шее, то и дело поправляя засунутый за ухо окурок толстой сигары и ощеривая в циничной усмешке свои черные от никотина зубы, отпускал на неведомом мне жаргоне какие-то, судя по всему, особо смачные замечания.
Я понял лишь то, что этого холеного и вульгарного господина в гетто прозвали «фармазоном» - на тамошнем арго это прозвище закрепилось за потасканными респектабельными эротоманами, охочими до несовершеннолетних девочек, которых они насиловали в подворотнях, однако благодаря деньгам и связям в полиции всегда выходившими сухими из воды...
Не прошло и пяти минут, как Розина и дебелый господин с жабьим лицом скрылись в непроглядном сумраке ближайшего подъезда...
ПУНШ
Окно мы открыли, чтобы хоть немного проветрить тесную мою каморку, тонувшую в клубах табачного дыма. И вот уже струя свежего ночного воздуха гуляет по комнате и, ероша ворс висящих в дверях пальто, легонько раскачивает их из стороны в сторону.
- Убранство, венчающее многодумную главу нашего Прокопа, настолько прониклось его возвышенными мыслями, что, того и гляди, воспарит ввысь, - усмехнулся Звак, указывая на большую фетровую шляпу музыканта, широкие поля которой трепе тали, подобно черным крылам.