Мы останавливаемся, она см ется, и грудь ея высоко поднимается отъ счастливаго вздоха. Глаза на мгновенье отрываются отъ моихъ, мои тоже смотрятъ внизъ и снова смотрятъ на нее. — Ея глаза говорятъ: Ну! Мои глаза говорятъ: 33 Я? Неужели, это ужъ слишкомъ много, и въ то время какъ глаза, не теряя другъ друга, все бол е и бол е сближаются, такъ что странно становится, уста сливаются съ устами и руки невольно жмутъ другъ друга. Въ это время Осипъ серьезно проходитъ черезъ гостиную будто для того, чтобы снять съ нагор вшей св чи. Да что Осипъ? Она, см ясь глазами, глядитъ на меня и идетъ въ диванную, я, <будто спокойно> нап вая тройку удалую, иду въ залу. Отирая шолковымъ платкомъ потъ съ краснаго лица и откидывая назадъ, я знаю, густые и прекрасные волосы, я протискиваюсь черезъ горничныхъ въ залу. Матреша тутъ, и даже на самой дорог , хорошенькое личико вызывающе смотритъ на меня, она улыбается; но я гордо прохожу мимо, и жестоко вопросительно смотрю на нее. «Не хочу понимать» и не дотрогиваюсь до нее. Лизанька возвращается и еще весел й смотритъ на меня, и я тоже. Стыдиться? Чего? Мы гордимся, мы ничего лучше, никто въ мір ничего лучше, прелестн е не могъ сд лать. Можетъ быть Осипъ разскажетъ Агафь Михайловн , а А. М. матушк , и матушка по секрету составитъ сов щаніе съ сос дями, и они будутъ ахать и заботиться, какъ скрыть. Да что он ? Да ихъ н ту. Лизанька, вотъ она Лизанька, душка, персикъ, вонъ она, глазки, губки, зубки, которые я слышалъ и чувствовалъ нынче же вечеромъ. Я еще и еще иду танцовать съ ней. Н тъ для меня кром нея никого и ничего на св т . Но я вышелъ на крыльцо осв житься и, проходя назадъ, нечаянно встр тилъ Матрешу. Какія тоже у нея прелести! Я постоялъ съ ней на крыльц , держась за ручку двери, поговорилъ шопотомъ и потомъ постучалъ ногами, чтобъ думали въ передней, что я только что пришелъ и не останавливался. Матреша погрозилась, засм ялась и уб жала, а я опять вошелъ въ залу. — Боже, какъ мн было хорошо, весело, какъ я былъ счастливъ, какъ я былъ забавенъ, какъ я былъ силенъ, какъ я былъ уменъ, какъ я былъ блаженно глупъ. <Вс на меня смотрятъ, вс на меня радуются. Да больше имъ и д лать нечего.> Я перевернулся колесомъ, я будущаго зятя на рукахъ понесъ къ ужину, я перепрыгнулъ 34 черезъ весь столъ, я показывалъ свою силу. И вс смотр ли и радовались и главное, я самъ, не переставая, радовался на себя. Въ этотъ вечеръ я могъ сд лать все, что бы не захот лъ. Ежели бы я только попробовалъ, я бы въ этотъ вечеръ по потолку пошелъ бы, какъ по полу. Помню, зазв н ли бубенчики, Лизаньк съ матерью подали дрожечки. — Какъ я чудесно огорчился! Какъ я р шилъ: они не по дутъ, и они не по хали. — Мамаша, просите, — сказалъ я. Старушка поб жала, хитро улыбаясь просила ихъ, и они остались. И гд теперь эта прелестная старушка? Они остались, но зач мъ-то пошли спать наверхъ, когда я находилъ, что спать совс мъ никогда не надобно. Они пошли спать, а я, разгоряченный, облитый потомъ, снялъ галсту[хъ] и пошелъ ходить по морозной трав по двору, глядя на ея окна; и все думалъ, что бы мн теперь еще сд лать: пойти купаться или по хать верхомъ 20 верстъ до города и назадъ — или лечь тутъ спать на мороз и потомъ сказать, что я это для нея сд лалъ. Помню, караульщикъ тоже ходилъ по двору. Какъ я вдругъ сильно полюбилъ караульщика; онъ нашъ добрый мужичокъ, надо ему дать что-нибудь, сказалъ я самъ себ и пошелъ говорить съ нимъ; глупо, но прелестно я разговаривалъ съ нимъ. И [?] Лизанька, и ночь, и я — все блаженство этаго [?] выражалось въ его добромъ бородатомъ лиц .