— Отчего жъ вы такъ на него изволите гн ваться? — язвительно спросилъ художникъ.
— А отъ того, что эти-то господа язва для серьезнаго искуства. —
Художникъ вдругъ разгорячился.
— Вы говорите: язва, — заговорилъ онъ, — да вы понимаете ли, что онъ такое?
— Я вижу, что есть, а не то, что бы вамъ, можетъ быть, хот лось вид ть.
— Да, это спившійся, негодный, грязный н мецъ, неправда-ли? — отв чалъ художникъ, указывая въ дверь на Алберта, который въ это время, дрожа вс мъ т ломъ и тая отъ наслажденія, игралъ какой-то мотивъ. — Н тъ. Это не пьяный н мецъ, а это падшій геній стоитъ передъ вами, падшій не за себя, а за насъ, за 49 самое дорогое для челов чества д ло, за поэзію! Это челов къ, сгор вшій отъ того священнаго огня, которому мы вс служимъ, который мы любимъ больше всего на св т . Огонь счастія поэзіи! Онъ жжетъ другихъ, этотъ огонь, такъ трудно тому, кто носитъ его въ себ , не сгор ть самому. И онъ сгор лъ весь; потому что огня въ немъ было много и что служилъ онъ ему честно. Мы не сгоримъ, не бось. Намъ и Богомъ не дано этаго огня, да и заглушаемъ мы всякой житейской мерзостью, корыстью, себялюбіемъ ту крошечную искру, которая и была въ насъ.
А онъ сгор лъ весь, какъ соломенка, за то онъ великъ.
— Да ч мъ же великъ? — сказалъ спокойно Аленинъ, какъ бы не зам чая горячности своего собес дника. — Какую же онъ пользу сд лалъ обществу этимъ огнемъ, какъ вы выражаетесь?
— Пользу обществу? Вотъ они, ваши 50 сужденія. Онъ и знать не хочетъ вашего общества и вашей пользы и вс хъ этихъ пустяковъ. Онъ д лаетъ то, что ему свыше положено д лать, и онъ великъ; потому что тотъ, кто сд лалъ то, что Богъ приказалъ, тотъ принесетъ пользу, не такую близорукую пользу, которую вы понимаете, а такую пользу, что не пройдетъ онъ даромъ въ жизни, какъ мы вс ; а сгоритъ самъ и зажжетъ другихъ...
— Ну ужъ это я не знаю, что тутъ хорошаго въ этихъ пожарахъ поэтическихъ, особенно ежели они ведутъ въ кабакъ и въ распутной домъ, — сказалъ Аленинъ, улыбаясь. — Не желаю я никому такого огня. —
— Н тъ, неправда! — озлобленно продолжалъ художникъ. — Вы сію минуту отдали бы все, что у васъ есть, за его огонь; да онъ не возьметъ ни вашихъ душъ, ни денегъ, ни чиновъ, ничего въ мір не возьметъ, чтобъ разстаться съ нимъ, хоть на одно мгновенье, потому что изъ вс хъ насъ онъ одинъ истинно счастливъ!
Въ это время Албертъ, льстиво улыбаясь, нетвердыми шагами вошелъ въ комнату, видимо желая сказать что-то. Зам тивъ разгоряченное лицо и жестъ художника и зам шательство хозяина, онъ пріостановился и, решительно не понимая ни слова из того, что говорили, сталъ покорно, одобрительно и н сколько глупо улыбаться.
— Да, — продолжалъ художникъ, горячась бол е и бол е, — вы можете приводить его къ себ , смотр ть на него какъ на р дкость, давать ему деньги, благод тельствовать, однимъ словомъ унижать, какъ хотите, а все таки онъ былъ и есть и будетъ неизм римо выше вс хъ насъ. Мы рабы, а онъ Царь. Онъ одинъ свободенъ и счастливь, потому что одинъ слушаетъ только голосъ Бога, который постоянно призываетъ его на служеніе красоты — однаго несомн ннаго блага въ мір . Онъ льститъ и унижается передъ нами; но это потому, что онъ неизм римо выше насъ. — Лесть и униженіе для него одинъ выходъ изъ той путаницы жизни, которой онъ знать не хочетъ. Онъ унижается и льститъ, какъ тотъ, который говоритъ: бей меня, только выслушай. Ему нужно вдохновенье, и гд бы онъ ни черпалъ его — оно есть у него. Ему нужны рабы, и они есть у него — мы его рабы. Мало того, что онъ счастливъ, онъ одинъ добръ истинно. Онъ вс хъ одинаково любитъ, или одинаково презираетъ — что все равно, а служитъ только тому, что вложено въ него свыше. А мы что? Мы не только другихъ не любимъ, а кто изъ насъ не дуракъ, такъ тотъ и себя не любитъ. Я самъ себ гадокъ и ты тоже, и вс мы! Кто изъ насъ знаетъ, чтò должно? Никто. А онъ знаетъ и не сомн вается, — говорилъ художникъ, горячась все больше и больше.
Албертъ не спускалъ съ него глазъ и счастливо улыбался.
— Не могу понять, почему тотъ артистъ, который воняетъ, лучше того, который не воняетъ, — холодно сказалъ Аленинъ и отвернулся.
— Не лучше, а достоинъ любви, высокаго сожал нія и почтенія. Искуство — высочайшее проявленіе могущества въ челов к . Оно — не игрушка, не средство для денегъ и репутацiи, оно дается избраннымъ. Оно поднимаетъ избранника на такую непривычную челов ку высоту, на которой голова кружится и трудно удержаться здравымъ. Искуство есть сл дствіе неестественнаго напряженія порывовъ, борьбы. Борьба съ Богомъ, вотъ что такое искуство — да. Одинъ офицеръ говорилъ мн , что н тъ Севастопольскихъ героевъ, потому что вс герои лежатъ тамъ на кладбищ . И тутъ, и въ искуств есть на одно[го] уц л вшаго сотни гибнущихъ героевъ, и судьба ихъ та же. — Вотъ они, эти погибшіе герои! отдавшіеся вс своему служенію. Вотъ онъ! Такъ не клеветать его, не сомн ваться въ немъ, не давать ему милостыню, а любить его и плакать надъ нимъ надо! Вы не сопьетесь, небось, вы книжку объ искуств напишете и камергеромъ будете, — заключилъ онъ, обращаясь снова къ Аленину.
— Зач мъ же личности, — остановилъ его Делесовъ, какъ хозяинъ дома, незнавшій, какъ замять этотъ разговоръ.
— Да, презирайте его, унижайте, — продолжалъ художникъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ, — вотъ онъ оборванный, пьяный, голодный; а изъ вс хъ насъ онъ лучшій, онъ любимъ, онъ любитъ, онъ отдался не себ , отъ этаго онъ и сумашедшій. Да.
Албертъ съ невыразимымъ блаженствомъ слушалъ художника, хотя совс мъ не понималъ его р чь. Слезы вдругъ хлынули въ глаза художнику, онъ подавилъ рыданье и отвернулся.
— Вы славный челов къ! — сказалъ вдругъ Албертъ и неожиданно поц ловалъ художника въ щеку.
— Убирайтесь! Я вид ть его не могу, — проговорилъ художникъ и торопливо вышелъ въ другую комнату.
12.
Между гостями произошло смятеніе. Почтенный гость Аленинъ былъ обиженъ и старался скрыть это. Хозяинъ дома не зналъ, что д лать. — Въ первую минуту слова Нехлюдова тронули его; но скоро онъ вспомнилъ свою обязанность хозяина дома и, проклиная и Алберта, и Нехлюдова съ его запальчивостью, подс лъ къ почтенному гостю и повелъ разговоръ о общихъ знакомыхъ; но Аленинъ не слушалъ его и, не дождавшись ужина, взялъ шапку и поднялся. Несмотря на уговариванья Делесова, онъ весьма холодно пожалъ ему руку, особенно учтиво, проходя гостиную, включилъ въ одинъ поклонъ Алберта и Нехлюдова и вышелъ. Остальные гости, посид въ немного, тоже скоро разъ хались. Албертъ, над въ свою альмавиву, поплелся за ними. Делесовъ и не подумалъ его удерживать, такъ его занимала и мучала непріятность Нехлюдова съ Аленинымъ, происшедшая у него въ дом .