— Посмотрим.
— Дядь Саш.
— Что?
— А вы откуда мою бабку знаете?
— Оттуда, что когда-то с твоим папой дружил.
Маша так удивилась, что даже про конфеты забыла, так и застыла с открытым ртом.
— Тебя это удивляет?
Но девчонка быстро пришла в себя и вопросы из неё посыпались как из рога изобилия, Северинцев едва успевал отвечать на них, не забывая, правда прихлёбывать чай и дразнить Нару, облизывая ложку.
— А маму мою, вы тоже знали?
— Было дело, — сказал Северинцев с такой непередаваемой интонацией, что у Нары появилось одно очень нехорошее подозрение, которое переросло в уверенность, после его ответа на следующий Машин вопрос.
— А какая она была? Хорошая?
— Очень. Добрая такая, никому ни в чём не отказывала. А уж трогательная какая! Просто ух! В общем классная была девчонка!
«Вот кобель! — мысленно восхитилась Нара, продолжая слушать трёп Северинцева — и ведь главное не врёт!»
— Правда?
— Чистая!
— А папа её любил?
— Ещё как! Просто жить без неё не мог.
— А вы?
— Я тоже эмм… кхм… любил, — чувствовалось, что он еле сдерживает смех, Нара тоже кусала губы, пряча улыбку.
— Вы оба были влюблены в одну девушку? В мою маму?! Вот круто!
— Эээм, Маш, понимаешь, я её просто… любил, а твой папа очень сильно, вот она и сделала свой выбор в его пользу.
— Жалко. Вы бы сейчас были моим папой. И все были бы живы, — грустно сказала Маша и профессор вмиг посерьезнел:
— Машунь, ты не расстраивайся, ладно? Что делать, так сложилась жизнь. Не всегда всё складывается так как хочется, но у тебя всё в жизни будет хорошо! Обязательно! Ты повзрослеешь, институт закончишь, станешь врачом как твой папа…
— Педиатром, — вставила Маня.
— Педиатром, — согласился он, — ты хорошая, добрая девочка, деткам нужны как раз такие доктора.
— Дедушка мне рассказывал, что папа был гемологом.
— А бабушка тебе разве ничего рассказывала?
— Она про них никогда не рассказывает. Только на маму всё время ругается, что она её сыночка загубила.
— Твой папа был гематологом. Ты немного неправильно называешь его профессию. Лечил заболевания крови. Ладно, девушки, спасибо за чай, за приют, поеду я пожалуй, — он встал, направляясь в прихожую. Маша, где моя рубашка?
— Сейчас принесу.
Маша умчалась в комнату и вернулась с уже почти сухой рубашкой Северинцева. Нара бросила взгляд на часы:
«Надо же, — изумилась она, — три часа почти прошло! Ничего себе чайку попили».
— Ну вы тут прощайтесь, я пошла телек смотреть, — заявила Машка, когда профессор вернулся из ванной, где переодевался, — там мой любимый сериал начался. До свидания, дядя Саша.
— Спокойной ночи, Маша.
Марья умчалась, а Северинцев открыл дверь, внезапно вытянув ничего не подозревающую Нару на площадку и припечатал спиной стене.
Его руки обвили её плечи, а тонкие прохладные губы впились в её рот. Боже! Целовался он так же виртуозно, как и оперировал! Неторопливо, наслаждаясь каждой секундой взаимного познания с терпкой смесью нежности и обещающей все звезды чувственности. Он будил в ней даже не желание — необходимость, стремительно нарастающую, грозящую смести собой все нравственные барьеры, и её саму в том числе, расплавившуюся, потерявшуюся в этом сладко пахнувшем мёдом маленьком безумии. Нара не помнила, как ухитрилась расстегнуть на нём рубашку, наслаждаясь ощущением гладкой кожи под своими пальцами.
— Поехали ко мне, — прозвучал в её ухе хриплый задыхающийся шёпот, выдергивая из опьяняющего дурмана, вызванного умопомрачительным поцелуем.
Воспитание маменьки, которая чуть ли не с отрочества твердила ей, что нельзя бросаться в объятия мужчины в первый же день знакомства, всё-таки поселило в Наре маленькую ханжу, которая так не вовремя вгрызлась в затуманенное удовольствием сознание. О том, что они знакомы почти два года, правда не столь тесно, ханжа напомнить забыла, потребовав уйти от следующего скользящего по её скуле лёгкого поцелуя и упереться руками в его грудь.
— Нет.
Следующие пять секунд показали, что не стоило возвращать Северинцева к реальности. Он отшатнулся и убрал руки, вследствие чего Нара, лишённая поддержки, едва не рухнула на пол. Ноги не держали её. Чувствуя, как пылают щёки, она рискнула поднять на него глаза.
Профессор был великолепен в своем желании! Припухшие от поцелуев губы, лихорадочный румянец на скулах, а глаза! Воротничок его морозно-белой рубашки, казалось вот-вот растает от их жаркого блеска. Вот только из глубины этих феерических глаз медленно поднималась волна холодной ярости: