Есть и другая причина, в дополнение к смещению времени как таковому, почему в цитируемых пассажах Иезекииля жанр Erweiswort тематически связан с наглядным воскрешением из мертвых, а не с чем-либо еще. То, что спасено, сокрыто, захоронено, требует взрывного апокалиптического обнаружения. Метод запирания с целью интенсификации при открывании к концу времени, это только одна сторона импульса, другой стороной которого является тематическая и эсхатологическая вовлеченность в надежду превзойти смерть. Метод отсрочки Божественного слова посредством записывания (и, тем самым, замораживания, абсолютизации, "убивания" его) - это путь к идее Вечной Жизни. Данный метод есть, по сути дела, инструмент, с помощью которого человеческое существование может быть вытащено из своей естественной позиции и трансплантировано в позицию эсхатологической обнадеженности. Одновременно это было психологически реальной трансплантацией жизни из единичности явлений и ее перенесение в вечное и абсолютное (Вечную Жизнь). В той мере, в какой эсхатологическое обнадеживание по поводу Вечной Жизни уже является воскрешением из мертвых, акт откладывания и замораживания слова благодаря которому мы устремляемся к надежде, уже сам по себе есть слово, обещающее воскресение.
История пророков - это некая история сдерживаемого дыхания. Но сдерживаемое дыхание означает здесь также долгий вдох. Жизнь перестала быть постоянным, "монотонным" ритмом выдоха и вдоха уже начиная с Исаии, отложившего свою истину в закрытый кошелек, чем предотвращается выдыхание. Тогда долгий вдох и должен стать тем, что конституирует первоначальную историю. Огромный разброс одного-единственного временного континуума создается задержкой дыхания, аскетическим воздержанием от выдоха. Это та протяженность времени, что дает западному человеку возможность непрерывной работы над одним опытом конструирования технической цивилизации. Мифологический мир характеризовался припоминанием и забыванием, Мнемозиной и Летой, вдыханием и выдыханием. По этой причине каждое индивидуальное настоящее было слишком кратким, чтобы позволить продолжительное культурное развитие в течение столетий в смысле "прогресса", типичного для христианского эона. В мифологической ситуации не было единого времени как упаковки для всех моментов, каждый момент или феномен имел собственное время, был временем, а новый момент или феномен был также началом нового и иного времени. И поскольку момент здесь был не элементом внутри континуума, а полноправным дискретным временем, в нем едва ли оставалось место для длительной непрерывности.{9} Каждое время было не только слишком кратким, вдобавок оно приходило вместе со своим забегом, устремленным к завершению, к своему собственному апокалипсису: к манифестации и проживанию своего воображаемого значения.
Такова была до-пророческая динамика явлений. Они оргиастически растрачивали себя - исключительно в соответствии со своим архетипом. Они истощали себя не иначе как на простой разброс видимости, не оставляя ничего тому, кто не присутствовал, не участвовал в их изначальном проживании: никакого практического результата, ничего абсолютного для передачи следующему поколению, ничего, что могло бы послужить отправной точкой для прогрессивного развития. Следующее поколение должно было начинать все сначала и делать свой собственный вдох-выдох.
Только прилагая к каждой новой ситуации архетипическую схему, завоеванную для человечества ветхозаветными пророками (и, так сказать, только предохраняя каждое явление от саморастраты на видимость своей "истины") можно было удержать нечто абсолютное, что продлевалось бы за пределы своего времени: запечатление истины момента в книге, логически лишает момент его эпифанической бренности, абстрагирует и "спасает" его от само-предоставленности собственной смерти - от призрачного значения. Тем самым момент сводился к его перманентному абстрактному "информационному" аспекту, который, независимо от любого изначального эпифанического проживания, мог быть постигнут и изучен и стать предметом веры или сомнением в споре{10}. Только как замороженный акт эксклюзивного вдоха он предполагал позитивный результат (как чистый акт, а не наполненный смыслом опыт) и поэтому был способен послужить фундаментом построения. Создалась совершенно новая динамика. Задержание первоначальной динамики момента извлекало его из настоящего, интегральной частью которого он являлся, и позволило изменить его направление. Его энергия, которая растратилась бы в забеге к собственному финишу, если предоставить ее самой себе, теперь использовалось как средство, позволяющее цивилизации оттолкнуться от опыта предыдущих поколений (только теперь воспринимаемого a priori в качестве фиксированных результатов) к новым уровням цивилизации и сознания. Динамика превращается в энергию, непрерывно подпитывающую двигатель ради одного сверх-момента, одного линейного повествования, провозглашенного пророками{11}. Усердное применение этого силового привода к каждому аспекту мира науки, технологии и индустрии, и есть та динамика согнутого в дугу времени, которую мы называем "прогрессом". Она обусловила все более отчетливое и детальное подчинение мира истине одного задержанного момента и пополнило ускоряющееся возвышение над "природой" и разрыв с ней человека Запада.