Возбужденный нашим открытием, я свернул обратно к главной дороге, чтобы остановиться и позволить немцам догнать нас. Затем я объяснил идею Герману, чтобы он перевел ее остальным. Но он не оправдал наших надежд. Он сказал, что это было слишком рискованно. Главная дорога была единственным безопасным местом для путешествий, если мы не хотели потеряться ночью, и, кроме того, нам не следовало бы ездить по ночам.
Я терпеливо спросил его, не смог бы он перевести идею Гансу и Гельмуту, водителям, чтобы они сами сделали выбор. Он начал объяснять ее угнетенным тоном. Они заспорили между собой по-немецки. Герман был в Ровере, и позволили им обсудить это самостоятельно, а сами поехали параллельно им по мягкой пустынной земле, варьируя расстояние от ста ярдов до четверти мили.
Вообще-то Герман поднял шум по поводу нашей идеи присоединиться к нам, из-за того, что мы заставили его немного попотеть; Фольксваген пошатывался вдоль неровной дороги на протяжении еще нескольких километров. Затем он повернул, и мы поехали дальше бок о бок, смеясь и сигналя в честь вновь обретенного ощущения свободы.
Я не знаю, что Герман сказал своим товарищам в этот короткий промежуток времени, но после этого инцидента он давал не так много указаний, и никто не обращал на него особого внимания, когда он их давал.
Мы ехали за пределами дороги весь остаток ночи, всегда держась довольно близко к левой стороне. Когда мы вели таким образом машину, нас охватывало прекрасное чувство свободы, иногда мы были настолько близко от другой машины, что могли прикоснуться к ней, иногда сворачивали вдаль, подрезая друг друга и вовремя поворачивая, чтобы избежать столкновения. Большую часть времени мы ехали на расстоянии 100 ярдов друг от друга, поочередно вырываясь вперед и пробивая себе передними фарами путь сквозь ночь.
Это был еще один ценный урок. Попадать в зону комфорта или привычную колею совершенно нормально и естественно для нас, а потом также противиться каждому совету сойти с нее, даже если мы не счастливы в ней. Мы должны непрерывно спрашивать себя, а мог быть лучший путь? Мы должны непременно заставлять себя пробовать что-то новое, отличное от настоящего, если старое уже не работает.
Даже с открытыми окнами, позволяющими прохладному воздуху циркулировать внутри, у нас были настоящие трудности со сном в ранние предутренние часы. Первый рассветный луч на востоке каким-то образом снимал ленивую усталость, и вскоре нашим взорам открывался весь ландшафт. С первого ясного взгляда на эту картину я полностью проснулся и легонько толкнул локтем Джеффа, дремавшего на заднем сидении позади меня.
«Посмотри на это, Джефф! Просто открой глаза и вглядись!»
Джефф онемело, затряс головой и прильнул близко к ветряному щиту. Его глаза расширились, а челюсть отвисла. Потом он уселся обратно в свое кресло и просто уставился. Мы приблизились к концу земли. Это была земля, где небытие было абсолютным. Мы никогда не видели и не могли себе представить чего-нибудь подобного. Бесплодный ландшафт брал свое начало в Марокко. Чем больше мы углублялись на юг, тем земля становилась слабее; пульс потухал и ослабевал. Безмолвное дребезжание ее дыхания коснулось нас в темноте. Теперь, наконец, земля была мертва.
Фольксваген отстал в предрассветные часы, и мы были одни зажатые между небом и желтыми песками в безжизненном круговороте, сопровождаемые только звуком двигателя, разбивающего вечное спокойствие.
Перед нами лежала плоскость, невредимая, и желтое пространство, бесконечно утекающее по всем сторонам горизонта. Раньше севернее росли пучки тощей травы, и немного неровной полыни, борющихся за выживание. Теперь перед нами лежали безжизненные пески. Раньше были легкие ухабы на засушливом ландшафте, которые ломали монотонность пустыни; теперь же все было идеально ровно. Когда-то мерцала надежда, что природа не отвернулась от Сахары, теперь ее не стало.