Лу Лин повернулась к Рут:
— Попроси ее приходить каждый день.
Рут покачала головой и попыталась соскользнуть со своего стула.
— Проси! — настаивала мать, хлопнув по столу возле подноса. И тогда Рут снова обрела свой голос.
— Нет! — воскликнула она. — Не могу.
— Ба! Ты снова можешь говорить! — Потом мать перешла на английский. — Драгоценная Тетушка тебя исцелить?
Рут кивнула.
— Это значить проклятия нет?
— Да, только она сказала, что должна вернуться туда, откуда пришла. А еще она сказала, что мне надо отдохнуть.
— Она простить меня? Она…
— Она сказала, что все будет хорошо. Все будет хорошо. Да. Тебе больше не надо беспокоиться.
Мать всхлипнула с облегчением.
После ужина отвозя мать к ней домой, Рут размышляла о том, как много забот лежало на ее плечах в таком раннем возрасте. Хотя это было мелочью по сравнению с тем, через что проходят дети сейчас.
Несчастная мать? Подумаешь! А сегодня их поджидают банды, оружие, болезни, передающиеся половым путем, не говоря уже о том, от чего их должны защищать родители: от педофилов в соцсетях, от рекреационных наркотиков вроде экстази, от школьной стрельбы, анорексии, булимии, самоповреждения, озоновых дыр и супербактерий. Рут автоматически считала эти напасти на пальцах и вспомнила, что ей осталось выполнить еще одно задание: позвонить Мириам и договориться, чтобы та отпустила девочек на семейный ужин.
Она взглянула на часы. Было почти девять — так себе время для звонков людям, которые не были близкими друзьями. Да, их с Мириам связывали личные узы, девочки и их отец, но они общались друг с другом с вежливостью незнакомцев. Она часто сталкивалась с Мириам, когда забирала и привозила девочек, в школе и на спортивных секциях, и один раз в приемном покое неотложки, куда Рут привезла Дори, когда та сломала лодыжку. Они тогда поболтали о болячках, плохой погоде и пробках на дороге. Если бы не обстоятельства, которые их свели, они вполне могли бы понравиться друг другу. Вот только Рут злило, когда Мириам мимоходом упоминала о близости с Артом в период их супружества; о веселом путешествии в Италию; о родинке на его спине, которую надо проверять, не переродилась ли она в меланому; о том, как он любит массажи. Год назад она подарила ему сертификат на два сеанса массажа у своего любимого специалиста, и Рут сочла этот подарок излишне интимным.
— Ты проверяешь свою родинку? — как-то спросила Мириам Арта, и Рут сделала вид, что не слышала ее вопроса. Но она не смогла избавиться от образов Арта и Мириам в постели — молодых и влюбленных — и от понимания того, что он все еще дорог этой женщине настолько, что она помнит о размере его родинки. Она представляла, как они проводят лениво текущее время на тосканской вилле с окном спальни, выходящим на покатые склоны холма, покрытые фруктовыми садами; смеются и дают имена родинкам друг у друга на обнаженных спинах, словно это созвездия. Или как втирают друг другу в кожу бедер оливковое масло медленными, мягкими движениями. Арт как-то попробовал проделать это и с ней, но Рут почувствовала, что он научился этому трюку с кем-то другим, и когда бы он ни пытался массировать ей бедра, она напрягалась. Она просто не могла расслабиться во время массажа. Ей казалось, будто ее щекочут и лишают воли, потом на нее накатывала волна клаустрофобии и паники, и ей хотелось вскочить и убежать.
Арту она никогда не рассказывала о панике. Только мимоходом упомянула, что для нее массаж всегда был напрасной тратой времени и денег. И хотя ей было бы любопытно узнать о его сексуальной жизни с Мириам и другими женщинами, она никогда не спрашивала его, что он делал с ними в постели. А он не расспрашивал Рут про ее бывших любовников. Узнав, что Вэнди до мельчайших подробностей выбила из Джо все о его былых постельных и не только приключениях и полный отчет о его ощущениях от их первого секса с ней, Рут была потрясена.
— И что, он рассказывает тебе обо всем, о чем ты спрашиваешь? — недоумевала она.
— Да, он выдает мне свое имя, дату рождения и номер карточки социального страхования. А потом я бью его, пока он не расскажет все остальное.
— И что, тебе это приятно?
— Да я в ярости!
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Знаешь, я, с одной стороны, считаю, что все в нем принадлежит мне: его чувства, его фантазии. Я знаю, что это неправильно, но так я чувствую. Его прошлое становится и моим прошлым, то есть оно тоже принадлежит мне. Черт, да я могу найти коробку с его детскими игрушками, заглянуть внутрь и сказать: «Мое!» Я хочу видеть, какие журналы с девочками он прятал под матрасом, чтобы мастурбировать.