— Вот ваша тезка и моя любимица. Лишь три весны у нее за плечами. У нас она всего пару месяцев, и мы очень любим друг дружку. Ну, иди к пани!
Девочка хмуро глянула на Стефу, не отпуская шеи майората, но тут же вытянула ручки:
— Пани красивая, пани добрая!
Стефа подхватила девочку на руки и расцеловала.
Подошли воспитательницы.
Вальдемар показал гостям приют и представил старшую воспитательницу, пожилую, интеллигентную женщину, которой все, по примеру княгини, тепло пожали руку.
Гости навестили школу и часовенку, а потом вернулись в парк. Вальдемар предложил прокатиться на лодке. Все охотно согласились. До обеда оставалось еще часа два, а погода была прекрасной. Все направились в сторону пристани.
Парк казался морем зелени, весь залитый солнечными лучами, полный таинственных теней. И люди, и природа были исполнены веселья и жизни. Все остановились на мраморных плитах пристани.
Пан Мачей, искавший что-то взглядом, вдруг быстро зашагал на другой конец пристани и остановился там перед пурпурной лодкой в форме венецианской гондолы с накладными серебряными буквами на борту: «Стефания».
Лицо у него вдруг дрогнуло, он шевельнул губами и тяжко вздохнул, глядя на сверкающие под солнцем серебряные буквы.
Тут и остальные увидели прекрасную лодку. Панна Рита спросила Трестку:
— Вы уже когда-нибудь видели эту гондолу? Графиня Паула прощебетала:
— Это и есть имя… comment donc[41], в которую влюблялся пан Мачей?
— Да, лодка была сделана для нее, но это было давно…
— А майорат велел ее подновить. Хорошая мысль! — сказал Трестка.
— Должно быть, он уважает Les vielles histoires[42] своего деда, — ответила графиня с иронической усмешкой.
— Или собственные…
Графиня пытливо взглянула на Трестку. Казалось, ему пришла на ум некая неожиданная догадка. Встретившись взглядом с панной Ритой, графиня недоуменно подняла брови:
— Неужели это возможно? Никто ей не ответил.
Вальдемар подошел к дедушке. Пан Мачей вопросительно глянул ему в глаза:
— Я мог бы тебя поблагодарить, Вальди, знай я…
— Что, дедушка?
— Что ты это сделал исключительно из уважения к прошлому, — быстро проговорил старик и отошел.
Лукавые огоньки зажглись в глазах Вальдемара, провожавшего дедушку взглядом.
— На какой лодке мы поплывем? — спросил князь Подгорецкий.
— Пан Михоровский, вам решать, сказала панна Рита.
— Все зависит от решения дам.
— Тогда — вон та, голубая.
Вальдемар кивнул гребцам в полосатых рубахах, и они, ударив веслами по спокойной воде, подвели лодку к каменным ступеням. Белая мачта чуть колыхнулась под ветерком, волны тихо плескались, колыша лодку; казалось, ее выгнутый нос кивает гостям.
Однако всем в лодке места не хватало; и майорат кивнул, чтобы подали пунцовую гондолу. Он сам усадил туда бабушку-княгиню и пана Мачея, спросил:
— Кто еще хочет сюда сесть?
— Я первая — сказала графиня Чвилецкая, гордо подняв голову. — Паула, vous aussi.[43]
— О, non, maman![44]Я предпочитаю голубой цвет! — засмеялась ее дочь.
— Ну, тогда я сяду, — сказала панна Михалина и боязливо опустилась в лодку.
— Вы ведь умеете грести, пан Трестка? — спросил Вальдемар.
— Не особенно, но могу рискнуть.
— Тогда вы тоже садитесь в голубую.
— А вы?
— Я поведу пурпурную.
— Гребец нам не нужен, я вам помогу, — сказала Стефа. — И быстро вскочила в голубую лодку, сев за весла. — Вы сядете за руль, а я буду грести — дороги я не знаю, а тут, кажется, есть какие-то повороты.
— Ну, нас можно поздравить, — сказала пани Рита. — Они нас потопят. Хорошенькая перспектива! Вилюсь, забери весла у этого пана, иначе мы попадем в катастрофу.
— Ничего подобного. Пани Стефания, тронулись! Стефа шевельнула веслами, лодка вздрогнула, и берег стал медленно отдаляться.
— Мы словно плывем по Большому каналу в Венеции. Посмотрите, разве майорат не похож на гондольера? — спросила графиня Паула.
Треска пожал плечами:
— Разве что потому, что стоит на корме?
— А уверенность движений, а изящество позы?
— А исполненные мечтательности глаза? — добавила панна Рита.
— Как вы можете это видеть, если сидите спиной? — возразил Трестка.
— Чувствую!
— Что это? — спросил Стефа. — Музыка? Все подняли головы и прислушались.
От берега долетали тихие звуки струн… и внезапно раздался гром оркестра, в котором гон задавала фанфара. Музыка плыла над лазурной гладью воды, эхом отражаясь от бортов голубой и пурпурной лодок.
Все улыбались, глаза весело блестели. Миг длилась тишина, потом одновременно раздались вопросы и восклицания.
— Новый сюрприз майората!
— Это глембовический оркестр?
— Да!
Разрумянившаяся Стефа налегла на весла. В глазах у нее зажглись веселые искорки.
— Я люблю музыку, но тонуть из-за нее? — кричал Трестка. — Пани Стефания что вы делаете? Мы перевернемся!
— Ничего, пан граф, я гребу в такт музыке.
— Лишь бы мы не перевернулись в такт! Это будет совсем не смешно.
Барон Вейнер удовлетворенно пригладил свои бачки соломенного цвета и учтиво сказал:
— Вы совершенно правильно изволили выразиться, графиня, что мы плывем, словно по Гранде Канале. Это прекрасно!
— Что они играют? — спросил Вилюсь.
— Да просто фанфары приветствуют нас.
— Раньше звучало приветствие. А теперь — что-то, напоминающее народные мотивы. Неплохо они играют, надо признать.
— О да! Глембовичи теперь трудно узнать, — сказала панна Рита. — Я говорю не только о замке — все поместье изменилось до неузнаваемости.
Стефа налегла на весла. Склоняясь над ними, она глубоко задумалась. Впечатления сегодняшнего дня, начиная с разговора в бричке, переполняли ее, вызывая смутное беспокойство. Она пыталась стереть из памяти сцену в портретной галерее, но не могла. Чувствовала, что это было чем-то большим, нежели обычный разговор, и что прежней свободы в отношениях с Вальдемаром не будет. Это пугало ее, она ощущала приближение чего-то совершенно нового. И потом, эта гондола…
Из обрывков разговоров и поведения майората она сделала вывод, что гондола была обновлена в ее честь. Стефа была благодарна за это Вальдемару, но радость ее портила боязнь, что подумают обо всем этом остальные? Оказываемое ей со стороны Вальдемара внимание не бросалось в глаза окружающим, но она это чувствовала. Вальдемар интересовал Стефу. Всесильный магнат в округе и веселый товарищ по развлечениям сейчас, он нравился ей, хоть и пугал чуточку своей неукротимой энергией и трагическими чертами своих предков. И все же он странным образом притягивал Стефу, она готова была довериться ему безгранично. В его обществе Стефа чувствовала себя гораздо свободнее, он был ее защитником, даже сообщником в противостоянии «высшим кругам».
Погруженная в свои мысли, она и не заметила, что все остальные тоже молчат. Слушая игру оркестра, они смотрели на серебристо-золотые воды реки, на пурпурную гондолу, тоже притихшую.
Музыка была веселой, но почему-то вызывала грусть, пробуждала непонятные желания, печаль…
Если бы правила хорошего тона не управляли столь непреклонно поведением этих людей, не один тихий вздох раздался бы над лазурными водами. Никто не явил на свет Божий своих мечтаний, даже панна Рита, считавшаяся весьма прямодушной.
Стефа старалась приноровиться к окружающим, хотя, быть может, именно она лучше других чувствовала красоту реки, музыки.
Они подплыли к берегу. Здешняя пристань, тоже выложенная каменными плитами, была украшена с обеих сторон лестницы двумя фигурами каменных кабанов с огромными клыками.
Прислуга высыпала им навстречу — молодые парни, как на подбор, одетые в темно-зеленые куртки. На перевязях из желтой кожи у них висели короткие шпаги, на поясах — револьверы в кобурах и охотничьи ножи в роговой оправе; воротники их курток были обшиты золотом — эмблемы изображали еловые ветви, а над кожаными козырьками их темно-зеленых шапок были вышиты кабаньи головы и оленьи рога. Справа на груди у каждого поблескивала отполированная бляха с гербом Михоровских.