Жизнь приучила его к другому. Женщины чересчур баловали его своим вниманием, и какие женщины! А эта дочка обыкновенного шляхтича принимала его комплименты с неохотой и даже оскорблялась. Правда, взгляд его, устремленный на девушку, был исполнен иронии и недоброжелательства.
Стефа с первой минуты увлекла его, интересовала все больше. И, ведомый некой непонятной злостью, он мстил ей за это, идя наперекор своим же побуждениям. Но потом что-то стало меняться. На том запомнившемся обеде, когда Стефа убрала руку, Вальдемар задумался:
— Зачем я ее мучаю?
Он нарочно долго не приезжал в Слодковцы, чтобы выкинуть ее из памяти. Хотел забыть ее лицо, охваченное грустью, виновником которой был он сам. Это он сделал ее лицо таким, он не давал покоя столь нежной и впечатлительной девушке, он издевался над ней, словно бы злясь за то, что она нравится ему. Потом он приехал в Слодковцы с большой компанией гостей — и прежние чувства ожили в нем. Проходя мимо ее окна, он бросил на нее игривый взгляд, увидел ее. При виде его она отшатнулась вдруг и побледнела. Смутное сожаление пробудилось в нем:
— Да она меня попросту боится…
А потом он увидел ее веселой. Она так весело и непринужденно кружилась в танце с Люцией, ее улыбка была так прелестна! Значит, лишь при нем она становится печальной? Значит, он нагоняет на нее тоску?
С тех пор не упускал случая сделать ей приятное. И вскоре с радостью заметил, что и Стефа начинает меняться. Она повеселела, с удовольствием беседовала с. ним, не избегала, чувствовала себя в его обществе совершенно свободно. Видя такие перемены, Вальдемар поначалу радовался, но вскоре его стало охватывать беспокойство:
— Слишком много я о ней думаю!
После ее приезда в Глембовичи Вальдемар понял, что зашел слишком далеко. Отступать он уже не мог, собственная гордость не давала, но и идти дальше не хотел. Тактичность Стефы и радовала, и удручала его:
— Она уверена, что я был пьян и потому из деликатности ведет себя так, словно ничего и не случилось!
И это его несказанно злило.
Так прошло несколько дней. В Слодковцы он не ездил, но мысли его упорно возвращались к Стефе. И вот однажды в Глембовичи на ежемесячный мужской журфикс[45] съехались знакомые Вальдемара. Они с удовольствием навещали его, всех привлекала веселая свобода, царившая в замке магната, атмосфера княжеской роскоши, прекрасная кухня — все это было к услугам гостей.
На сей раз всех привлекла сюда свежая новость, огромный интерес в великосветских кругах: графиня Барская отказала просившему ее руки князю Лигницкому.
Это произвело фурор. Многие графини и княгини увидели, что для них открывается великолепная перспектива — князь остается свободным. Множество отвергнутых ранее воздыхателей графини Барской вновь собирались начинать осаду. Но прежде всего хотелось узнать, что обо всем этом думает Михоровский.
Все знали, что он и есть косвенный виновник отказа графини.
Барские очень рассчитывали на майората как на жениха, видя в нем лучшую партию. Молодая графиня, деликатно обходя вниманием столь неделикатные материи, была в него влюблена. И никто не смел начать кампанию за ее руку, не узнав прежде мнения майората на сей счет, разумеется, не напрямую. Каждый из возможных претендентов на руку графини, едучи в Глембовичи, сохранял деланное равнодушие.
Майорат принял известие равнодушно: он и сам уже все знал. О случившемся он говорил как о чем-то, не имевшем для него ровным счетом никакого значения. И постарался побыстрее перевести разговор на другие предметы. Это вызвало всеобщее недоумение и беспокойство. Трестка, которого все это несказанно забавляло, сказал одному из гостей:
— Майорат наверняка заранее знал, что сватовство князя окажется неудачным…
Он врал напропалую, и это доставляло ему большое удовольствие.
Всех удивило странное поведение майората, явно нервничавшего, никто не знал, как это понимать.
Один лишь Трестка, вспоминая Стефу, догадался об истинной причине странного поведения Вальдемара…
Услышав, что Вальдемар приглашает всех на осеннюю охоту, граф сорвался с шезлонга:
— А в Слодковцах тоже будут охотиться? — спросил он, поправляя пенсне.
— Конечно. А вас интересует именно Слодковцы? — спросил Вальдемар.
Некоторые гости фыркнули:
— Ну еще бы! Граф мечтает гоняться за дикими кабанами непременно на глазах у Шелижанской!
Вальдемар пожал плечами:
— Вы ее встретите и в Глембовичах. А до того, быть может, произойдут и перемены, и вы приобретете на нее больше прав.
— Каким это образом?
— Ставши ее женихом.
Трестка посмотрел удивленно и не сразу ответил:
— Сомневаюсь, что так будет…
Молодой граф Брохвич, коллега Вальдемара по Галле и его близкий друг, усмехнулся и шутливо сказал:
— Скоро состоится конская выставка. Насколько я знаю, панна Рита выведет фольблютов… Смотри, чтобы твои першероны не победили их, иначе…
— Иначе он ее и на ста лошадях не догонит, — добавил Вальдемар.
Все расхохотались. Брохвич продолжал:
— Вот именно. Тогда смело можешь сказать: все кончено! А посему и не старайся добиться золотой медали, достаточно будет и похвальной грамоты.
— Я своих першеронов вообще выставлять не буду.
— Весьма разумно!
Барон Вейнер пригладил свои бачки:
— Кстати о выставке. Пан майорат, а вы будете выставлять своих лошадей?
— Дня через два я как раз поеду по этому делу. Выставлю десять породистых кобыл.
— «Муз»?
— О нет! Но они будут той же масти и породы. Четверок я разъединять не стану. Будет и Аполлон.
— Как украшение?
— Или декорация, которая заставит панну Риту расхвораться, — подхватил Брохвич.
Молодой Жнин сказал:
— Я слышал, что и баронесса Эльзоновская выберется на выставку с вашим дедушкой и панной Люцией.
— Да, они все поедут.
— Ага! Значит, и панна Рудецкая будет! — сказал Брохвич. — Вилюсь Шелига мне о ней так восторженно рассказывал. Она меня ужасно заинтересовала. Она правда такая красивая?
Трестка искоса глянул на майората, ответил серьезно:
— Очень красивая и весьма неприступная.
— Ну, последнее — это большое достоинство.
— А по-моему, изъян, — отозвался Жнин.
— Неприступность — изъян у замужних, а не у девиц.
— Брохвич, ты не пьян?
— Ничуть!
— Да ты же говоришь неслыханные вещи! Трестка встряхнул головой:
— Вот именно. Сегодня она не к лицу как замужним, так и девицам.
— Ты так говоришь после всех своих поражений. Брохвич прервал их:
— Господа, оставим Трестке судить о Рите. Поговорим лучше о панне Рудецкой, кстати, как ее зовут? Кажется, Стефания?
— Да, очаровательная Стефа!
— Больше всего нам о ней сможет рассказать майорат, как частый гость в Слодковцах… Вальди, какого рода добродетелью обладает панна Стефа? Очень бы хотелось знать. Да что с тобой?
Вальдемар был бледен. Обратив на Брохвича стальной холодный взгляд, он кратко ответил:
— О панне Стефании Рудецкой не следует говорить в таком тоне.
Это прозвучало как откровенное предостережение. Наступило молчание, чуточку неловкое.
Брохвич покраснел и потупился. Трестка порывисто сорвал с носа пенсне, потом очень старательно стал надевать его назад. Выражение его лица гласило: «Я шел по следу… и вот я настиг!».
Вейнер, поглаживая бакенбарды, смотрел на Вальдемара понимающе и уважительно, потом тихо шепнул:
— Джентльмен!
Остальные удивленно переглядывались.
Вальдемар молчал, дымя сигаретой, чтобы дать им время все обдумать.
Первым отозвался Брохвич:
— Прости, Вальди. Признаюсь, мы совершили бестактность, но нас можно понять — никто из нас, кроме Трестки и барона, не знаком с панной Рудецкой.
Его искреннее раскаяние тронуло Вальдемара, и он сказал с улыбкой:
— Я всего лишь хотел дать понять, что следует выбирать слова, говоря о незнакомых людях, в особенности о молодых девушках.