Толстые губы графини раздвинулись в понимающей улыбке, и она подмигнула с лукавым видом.
Внезапно на середину будуара вышла графиня Виземберг, до сих пор незамеченной стоявшая в дверях, и холодно сказала:
— Однако горничным мы не доверяем наших дочек, не вводим их в общество, не подаем им руки. Ваше сравнение, граф, по меньшей мере неуместно. Панна Рудецкая c'est une fille jeune, belle et trиs bien йlevйe[70]. Она вас сердит, но нельзя ее унижать, особенно в присутствии дамы, которая вверила дочь ее опеке.
Графиня повернулась медленным движением и гордо покинула будуар, увлекая за собой шумную волну голубого платья.
Граф, злой и растерянный, грыз усы, а когда и пани Идалия вышла вслед за графиней Виземберг, прошипел:
— Истеричка!
Графиня Чвилецкая пожала плечами:
— Они все свихнулись на этой Рудецкой.
И они вернулись в салон.
Танцы продолжались до утра. Белая мазурка проплыла последней звучной волной, прогремела, разнесла уже чуточку сонное эхо веселья по утомленному залу и умолкла.
Перед подъездом стучали колеса экипажей, лакеи громко выкрикивали кареты.
Восходящее солнце приветствовало разъезжавшихся, говоря им: «Добрый день!»
Усталый пан Рудецкий, возвращавшийся домой на извозчике, печально понурил голову, полную тяжких дум.
XXXII
Вечер пришел в город. Зажглись шеренги фонарей на улицах, засветились окна домов, перед отелем сияла белым блеском высоко подвешенная электрическая лампа.
В номере пана Рудецкого царила суета. Лакеи выносили его чемоданы и свертки, подавали счета, извозчик ждал уже на козлах.
У окна, глядя на оживленную улицу и едва сдерживая слезы, стояла Стефа. Перед ней на подоконнике — лубяная корзинка, полная цветов со вчерашнего праздника. Стефа посылала их матери вместе с огромным пакетом конфет для сестрички и брата. Внезапно она подняла крышку и, перебрав старательно уложенные на влажный мох цветы, выбрала бледно-желтую розу и две гвоздики. Быстрым движением спрятала их за лиф, закрыла корзинку и вновь открыла, взяла еще прекрасную пурпурную орхидею.
Это его символ… это он! Орхидея, роза и гвоздики были из букета Вальдемара, те цветы, которыми он ее осыпал после котильона.
В номер вошел швейцар.
— Все готово? — спросил пан Рудецкий.
— С вашего позволения, извозчик был готов, но пан майорат Михоровский прислал свое ландо четверкой. Есть и лакей, а вот — письмо.
Пан Рудецкий вскрыл конверт.
Энергичным, уверенным почерком Вальдемар просит пана Рудецкого приехать на вокзал на его лошадях. Майорат обещал быть там тоже. Пан Рудецкий поморщился. Вошел лакей майората и почтительно поклонился.
— Пан майорат поехал на вокзал один? — спросил его пан Рудецкий.
— Нет, с ним граф Трестка и паненка из Обронного.
Пан Рудецкий облегченно вздохнул и подумал:
«Очень тактичный и вежливый человек».
Они вышли из отеля.
Перед входом стояло сверкающее лаком ландо с увенчанным княжеской шапкой гербом на дверцах: запряженное караковой четверкой в прекрасной упряжи. Хомуты краковской работы посверкивали серебряной оковкой.
Кони нетерпеливо приплясывали, грызя удила, но осанистый кучер Флавиан, возивший еще пана Мачея в бытность того майоратом, умело сдерживал их.
Когда ландо тронулось, прижавшаяся к отцу Стефа тихо спросила:
— Майорат был вчера у вас?
— Да, за обедом, мы провели вместе пару часов. Очень интересно поговорили.
И после долгого молчания прошептал, словно самому себе:
— Весьма, весьма интересный человек…
Стефа молчала. Ей жаль было уезжавшего отца. Размеренный топот коней, чуть колыхавшееся на мягких рессорах ландо и знакомая ливрея неотвязно возвращали ее мысли к Вальдемару. Она ехала в его экипаже, на его конях — одно это волновало ее. Пан Рудецкий тоже молчал. Искоса поглядывал на нежный профиль дочки, видел ее печаль. И в душе его нарастала тревога.
Обоим им многое нужно было сказать друг другу — и оба молчали.
Вокзал гремел и гудел, как улей. Протяжный свист локомотива странно подействовал на Стефу — с нескрываемым испугом она прижалась к отцу.
— Папочка, ты уедешь, а я опять останусь одна, — прошептала она с такой тревогой, что пан Рудецкий задрожал:
— Стефа, детка! Ты же сама не захотела возвращаться со мной. Тебе здесь хорошо, они тебя любят, уважают… Стефа, чего ты боишься?
Ландо остановилось. Лакей соскочил с козел, ватага носильщиков бросилась к экипажу. Возникла суета. Сердце Стефы стучало. Поспешно, словно это она должна была ехать и опаздывала на поезд, она выскочила и быстро пошла за несущим корзину лакеем.
Тут кто-то коснулся ее руки. Она обернулась: Вальдемар.
— Вы одни? Где же отец?
— Пошел покупать билет.
— Обопритесь на мою руку. Здесь такая толчея… Стефа подала ему руку. Вальдемар, ничего не говоря, повел ее в зал первого класса.
Панна Рита и Трестка громко приветствовали ее. Это ее обрадовало. Вскоре появился пан Рудецкий.
Разговаривали недолго.
— Вы покидаете выставку? — спросил пан Рудецкий Вальдемара.
— О нет! Я остаюсь. Когда все мои служащие осмотрят выставку, а господа практиканты как следует развлекутся, мы все вернемся домой.
Раздался первый звонок. Стефа с трудом разжала объятия, Вальдемар едва ли не снял ее со ступеньки тронувшегося вагона.
На обратном пути в ландо царило молчание. Панна Рита и Стефа сидели тихо, задумчивые. Мужчины тоже молчали. Стефа вновь слушала размеренный топот копыт, тихое постукивание колес. Она ехала в его экипаже — но теперь еще и рядом с ним.
XXXIII
Сумятицы на выставке заметно поубавилось — многие уехали. Веселые забавы поутихли. Все выглядели уставшими, один Михоровский устраивал все новые сюрпризы родственникам и знакомым — поездки в прекрасные окрестности города на лошадях или автомобилях, прогулки по городу, походы по магазинам. Теперь можно было без помех осмотреть самые любопытные павильоны. Однажды всем обществом отправились навестить глембовические конюшни и павильоны.
В конюшнях царил образцовый порядок. Больше всех восхищались Аполлоном, которого вывел сам конюший. При виде майората Аполлон тихо заржал, потянулся к нему мордой.
Стефа подошла к коню, погладила его вытянутую шею, красивую голову.
— Стефа, он тебя ударит! — перепугалась Люция.
— Ничего подобного. Приласкайте его, приласкайте, — шепнул Вальдемар. — Дайте ему руку для поцелуя.
— Ну, уж этого он не сумеет! — засмеялась Стефа.
— Он знает свои обязанности!
Вальдемар коснулся хлыстом колен Аполлона. Конь фыркнул, и, припадая на передние ноги, опустился на колени перед удивленной Стефой.
Панна Рита прикусила губы. Глаза Трестки расширились. Что до Брохвича, он чрезвычайно учтиво отступил в сторону, давая возможность Барскому ничего не упустить из этого необычного зрелища.
— Коник, коник, хороший мой! — опомнившись от удивления, сказала Стефа, обняла голову коня и поцеловала белую звездочку во лбу.
Аполлон, словно только этого и ждавший, вскочил на ноги, махая головой и радостно фыркая.
— Сумасшедший! — буркнул Барский.
— Кто, Аполлон или майорат? — усмехнулся Брохвич.
Граф свысока глянул на него с таким выражением, словно хотел сказать: «Оба! Да и вы не лучше!» Однако промолчал и, явно задетый, заложив руки за спину и насвистывая как ни в чем не бывало отошел.
— Как в цирке! — удивилась Стефа. — Как вам удалось его научить?
— Главное — умение, — ответил Вальдемар.
— Должно признать, оно у вас есть, — сказала панна Рита.
Охотничий павильон был не менее любопытен. У входа стояло чучело огромного медведя, державшего в передних лапах стальную вешалку для шляп. Здесь были собраны образцы фауны и флоры из лесов майората, карты и планы культурного их содержания, статистические таблицы, а также охотничьи трофеи Вальдемара. Там были львиные, тигровые и леопардовые шкуры.