Внезапно лицо его озарилось. Легкая улыбка, почти сентиментальная, мелькнула на губах. Он прошептал:
— Стефа.
Подул ветер, шевельнулись желтые листья, громче зашумели мохнатые кроны сосен, птичьи голоса взлетели к небу.
— Стефа… Стефа… — шептали вокруг деревья. Вдалеке зазвучали трещотки и протяжное уханье загонщиков.
Шла облава.
Еще миг напряженного внимания… Раздался мощный глухой топот, треск ломавшихся веток, и сбоку Вальдемар увидел несущегося лося. Тяжелым галопом зверь мчался сквозь заросли, закинув за спину рогатую голову.
Вальдемар прицелился, но не выстрелил, отдавая первенство князю Занецкому. Тот быстро поднял ружье, но лось заметил это движение и, развернувшись на месте, бросился в сторону Вальдемара. Занецкий выпалил из обоих стволов — мимо! Нет, не промах! Но зверь лишь ранен! Задрав голову и пятная кровью мох, зверь направлялся к майорату.
Тогда выстрелил и Вальдемар, раз, другой, целя в сердце. Великан протяжно заревел, он был тяжело ранен, но не умерил бега.
С ним покончил Брохвич. А Занецкий шепнул себе под нос:
— Майорат размечтался, начинает мазать… Выстрелы теперь гремели неумолчно по всей линии. Когда охота закончилась, охотники собрались вокруг князя Гершторфа.
Каждый повествовал о своих подвигах.
— Я больше всех стрелял, — заявил Трестка.
— А убили сколько?
— Ну… да не знаю я! Потом посчитаем!
— Господа, минуту внимания! — весело крикнул Брохвич. — Получше следите за своей добычей, а то Трестка стянет у каждого по зайчику и выйдет в победители!
Трестка обиделся:
— Вот с тобой я этого никак не мог бы сделать. Отними у тебя одного зайчика — у тебя ничего и не останется!
— Извини! Я положил шесть зайцев, волка и козла. Чуть побольше, чем у тебя. Что там? Лисичка да пара ушастых…
— Ну что вы, вы оба хорошо стреляли и много добыли, — примирительно сказал князь Гершторф.
Граф Барский приблизился к Вальдемару, взял его под руку и спросил:
— Мы будем ждать с обедом, пока приедут дамы?
— Конечно. Они должны вскоре быть. Граф увлек его в сторону:
— Вот кстати… Скажите-ка вы мне… объясните, Бога ради, положение панны Рудецкой в нашем обществе.
Вальдемар остановился, как вкопанный. Гнев вскипел в нем. Смерив графа пронзительным взглядом, он сказал:
— Положение? Я вас не понял!
— О Боже! Пан майорат! Я попросту хочу, чтобы вы яснее объяснили мне роль этой панны в нашем кругу.
— Она — учительница Люции Эльзоновской и в то же время ее подруга.
— Ну, это я и сам знаю! Но не наделили ли вы ее и другими, более серьезными правами? Однако, смею заметить, что Рудецкая мне представляется особой мало подходящей для нашего круга. Надеюсь, вы меня поняли?
— «Нашего круга», как вы изволите выражаться, — это нечто такое, что требует уточнения.
Граф скривился, но поза его оставалась исполненной достоинства:
— В ваших устах… в устах потомка одного из лучших родов такие слова звучат чуточку фальшиво.
— Пан граф, я ценю свой род, но слепо перед ним не преклоняюсь. Подлинную цену я вижу в поступках, а не в гербе — ибо этот герб носят и другие наши роды.
— Но у других он не украшен княжеской шапкой, как у вас. Вальдемар рассмеялся язвительно:
— Ах, вот оно! У меня — княжеская шапка, у вас — корона с девятью зубцами… это и есть пресловутые вершины? Что ж, если так, панна Рудецкая нам действительно не ровня… однако Шелиги, Жнин и многие другие, кого мы почитаем за равных, имеют в короне только пять зубцов…[71]
Граф глянул на майората с любопытством:
— Не пойму, чем вас так рассердил!
— Я вообще не могу понять, чем вызван наш разговор!
Вальдемар был задет и не скрывал этого.
— Я просто пытаюсь вас убедить…
— О нет, граф, не утруждайте себя! Барский продолжал, словно не слыша его слов:
— Дело не в одной короне — еще и в традициях. То, что весь мир называет аристократизмом, требует от нас внимания, даже заботливости. Нам нельзя об этом забывать!
Вальдемар взорвался вдруг:
— Какое отношение имеет все это к панне Рудецкой?
— О, большое! Таких особ следует держать на расстоянии, не вводя в наш круг. Это вносит сумятицу.
— К нашему дому все высказанные вами… гм, банальности отношения не имеют. В нашем доме и в его окрестностях панну Рудецкую принимают наилучшим образом, чего она полностью заслуживает. Мы стараемся, чтобы она не чувствовала себя, чужой, и каждый, кто среди нас пребывает, должен подчиняться этим условиям.
Вальдемар говорил жестко, почти грубо. Он словно бы совершенно забыл, что граф — есть гость. Врожденная вспыльчивость нашла выход. Однако граф, казалось, ничего не замечал.
— Пан Михоровский, я не подвергаю сомнению достоинства этой панны. В конце концов, у Несецкого наверняка найдется какой-нибудь закуток, где помещены и Рудецкие. Но, Боже мой, ведь и среди наших слуг отыщутся субъекты, значащиеся в гербовнике!
— Пан граф, вы лишаете меня учтивости гостеприимного хозяина! Меня это оскорбляет! Коли уж вы так ставите вопрос, могу вас заверить, что завтра за стол с нами сядут мой управитель, главный ловчий и дворецкий. И вы, пан граф, из уважения ко мне и моему дедушке вынуждены будете подать им руку. Что до панны Рудецкой, положение ее среди нас определено четко, и унизить ее означало бы унизить нас.
— Позвольте, майорат! Вы чересчур пылко ее защищаете. Можно защищать таких девушек, согласен… но иным способом. Разве я не прав?
— Граф! — взорвался майорат.
— Простите, но среди нас она прокаженная.
Вальдемар побледнел. Резкие выражения вот-вот готовы были сорваться с его уст. Почуяв это, граф поспешно обернулся к группе подходящих мужчин. В тот же миг застучали колеса, и на лесной дорожке показалась четверка коней, везущая экипаж с дамами.
Охотники подбежали, чтобы помочь им выйти. Вальдемар же, не обращая ни на кого внимания, забросил ружье на плечо и устремился в чащу. Глаза у него зло сверкали, губы иронично кривились.
Его заметил Брохвич и догнал:
— Вальди, куда собрался? Приехали дамы, в павильоне готов обед. Я голодный, как тот волк, которого убил.
— Иди, ешь, распоряжайся всем от моего имени. И уж особенно учтиво поухаживай за этим олухом!
— За Барским?
— Угадал! Как тебе только удалось?
— Дорогой, среди нас только один олух, так что отгадать было легко…
— Ну ладно, иди.
— А ты?
— Я хочу побыть один.
— Но как там будут без тебя?
— Оставь, надоел…
Брохвич схватил Вальдемара за плечо:
— Вальди, если ты меня любишь и хочешь ублаготворить Барского, тебе следует вернуться к гостям. Веди себя как ни в чем не бывало — это и будет лучшая кара для старого мамонта. Не знаю уж, чем он тебя допек… Но что случилось, Вальди? Чтобы так тебя разозлить, должно было произойти что-то крайне серьезное.
— Угадал! Этот старый символ мнимого величия был столь великолепен, что сделался невероятно глупым. Это меня и разозлило.
— Вальди! Ну что ты! Любой воробей знает, что на этой вот тропке больше извилин, чем у графа в голове. Стоит ли на него за это злиться?
Вальдемар усмехнулся:
— Хорошо же ты отзываешься о своем будущем тесте!
— Надеюсь, он моим тестем не будет. Б-р-р! Даже Мелания со своей горячей кожей не в силах разжечь мою северную натуру. Тут больше подходит Занецкий… А хочешь услышать о Барском нечто новенькое? Отлично с ним держался твой практикант, тот, самый старший.
— Отоцкий?
— Да. Вообрази только, когда мы вышли на номера, граф первым делом накричал на конюшего.
— На Бадовича? За что?
— За то, что тот обратился к нему попросту «пан», без титула. Своими ушами слышал.
— Скотина, — буркнул Вальдемар. — Ну ладно, пойдем к дамам.
Они пошли к павильону.
— Это еще не все, — продолжал Брохвич. — Когда пошла облава, граф перешел со своего места на другое — вечно он так. Перешел и забыл взять ружье, а его егерь куда-то запропастился. Тогда Барский, недолго думая, посмотрел свысока на случившегося поблизости Отоцкого и говорит через губу: «Слушай-ка… как тебя там… принеси-ка мне мое ружье».