Басов поморщился и прервал Кургузкина:
– Ты, Кузьма, всегда говоришь лишнее и вздор. И зачем ты объясняешь молодому человеку все это? Какое ему дело до меня или до тебя?
– Как какое? – возразил Кургузкин. – Жить-то ведь мы все вместе будем, – значит, каждый должен о другом знать – что он за человек.
– Ну, ну, ладно, – нехотя согласился Басов, – поди, неси вещи.
Кургузкин с Дружком исчезли за дверью. Басов опустился на скамью.
– Никогда я не видел лепрозория, – сказал он скорее самому себе, чем Пете, – и не думал никогда жить в нем, а вот довелось. Кургузкин уговорил. – Он помолчал и продолжал:
– Здесь, значит, жил прокаженный, который выздоровел?
Петя рассказал. Басов с величайшим вниманием выслушал его. По временам он перебивал Петю и интересовался способами лечения Арлюка, образом его жизни. Петя спросил Басова:
– Значит, и вы прокаженный?
– Да, я тоже прокаженный… несколько лет… Спасибо Кузьме, если бы не он, я бы давно пропал. Разве он ничего не рассказывал обо мне?
– А как он вам доводится? – полюбопытствовал Петя.
– Никак. Работником.
С этого момента в доме номер восемь оказалось четыре жильца: Петя, Кургузкин, Басов и Дружок…
На следующее утро в лепрозории стало известно о возвращении Кургузкина и прибытии нового больного.
Доктор Туркеев вызвал Кургузкина к себе и объявил ему выговор за самовольную отлучку. Кургузкин принял этот выговор как должное и пообещал никогда больше не отлучаться. Медицинский осмотр констатировал у Басова бугристую форму проказы, начинавшей переходить в обостренный процесс.
Инфильтраты, обильно усеявшие тело и лицо Басова, начали уже вскрываться и переходить в язвы. Доктор Туркеев ободрил его и сказал, что в лепрозории «лечили и не таких».
На другой день Басов и Кургузкин были переведены в комнату, ранее занимаемую Кравцовым. Петю от них отделял небольшой узкий коридор, но для Кургузкина не существовало этого разделения, – он успевал хлопотать одновременно у обоих: у Басова и у Пети.
– Дядя Кузьма, вы бросьте, не надо, я сам…
Упрямство Кургузкина стояло выше Петиных попыток отклонить его услуги.
Едва Петя решал приготовить чай, как чай уже стоял на столе. То же самое происходило и с обедом, и с водой. Кургузкин буквально ошеломлял Петю своими проворством и предупредительностью.
Целыми днями он маялся около Басова, слегшего в постель тотчас же по прибытии в лепрозорий, и Петя, наблюдая за этими двумя людьми, не знал: кого больше жалеть из них – изнывающего от болей Басова или хлопочущего около него Кургузкина. Иногда Петя слышал, как густым своим голосом Басов выражал неудовольствие и упрекал Кургузкина в недостаточной поворотливости. Тогда Петя начинал испытывать к «благодетелю» неприязненное чувство. Кургузкин не обращал внимания на упреки Басова. Он молчал, а если и говорил, то только о том, что должно было «пойти на пользу больному человеку», – он советовал ему не беспокоиться, не волноваться и «зря не мучить себя».
Кургузкин аккуратно, утром и вечером, растирал его мазями, составленными по рецепту самого Басова, поил настойкой из розмарина, менял постельное белье, кормил, следил за чистотой, старался окружить его всяческими заботами.
Петя, не высказывая того, возмущался такими отношениями между этими двумя людьми. Иногда ему хотелось войти в их комнату и устыдить Басова.
Однажды он не вытерпел и сказал Кургузкину:
– Зачем, дядя Кузьма, вы позволяете вашему сожителю так кричать на себя? Разве вы ему обязаны чем-нибудь? Я бы не позволил с собой так обращаться…
– Видите, Петр Лександрыч, – сказал, не глядя на него, Кургузкин, – это не они на меня кричат, а болезнь их кричит… Не вольны они в крике своем.
И снова показался он Пете похожим на Дружка, которого можно побить и быть уверенным в том, что по первому же желанию хозяина он забудет все обиды.
Описывая свои наблюдения над жизнью Басова и Кургузкина, Петя заносил в свой дневник:
«Удивительные эти два человека. И почему Басов имеет право кричать без всякой причины, а Кургузкин молчит, будто боится его? Почему Кургузкин не обращает внимания на свою проказу и, не жалея сил, денно и нощно ухаживает за Басовым? Спрашивал – не говорит. Быть может, ему нечего рассказывать. Кто его знает? Кургузкин, по-моему, большой чудак. Я бы не стал так ухаживать за человеком, который кричит на меня».
Через несколько дней Петя заносил новые впечатления:
«Сегодня разговаривал с Кургузкиным по душам. Спросил у него, почему Басов смотрит на него, как на невольника? И он рассказал, что обязан Басову многим. Басов спас его не только от голодной смерти, но и от тюрьмы. В голодный год Кургузкин свел со двора Басова корову и заколол ее, намереваясь выменять мясо на хлеб. Заколоть-то заколол, а выменять не успел: Басов его накрыл. Кургузкин думал, что он тут же отдаст его под суд. Но тот не отдал, а, наоборот, простил, дал ему муки даром и даже пристроил его на работу, на свою мельницу, а весной вспахал и засеял Кургузкину землю. С тех пор Кургузкин считает его своим благодетелем. Он бросил землю и поступил к Басову работником. Так до сих пор и живет у него. Конечно, Басов хорошее дело сделал, но разве можно с человеком так обращаться? Вообще Кургузкин какой-то чудак. Не то святой, не то юродивый».