— На это можете вполне рассчитывать.
Весь этот день и следующий я провел за моей кхмерской археологией. Максенс расхваливала меня за мое усердие. Два или три раза я просил ее дать мне некоторые объяснения, но на этот раз спасовала она. Одно это уже было знаком моих несомненных успехов.
— Ах, да, кстати, — сказала она, — вы знаете имя той девушки? Апсара. Правда, прелестно? Вы, я думаю, знаете, что такое «апсара»?
— Я знал это еще до моего приезда сюда, — сказал я, слегка пожимая плечами, — апсара — это полубогиня из рая Индры, божественная танцовщица, рожденная из волн молочного моря.
— Пожалуй, скоро вы станете таким ученым, что с вами совсем нельзя будет разговаривать. Все же признайтесь, дорогой, что это поистине изумительно — встретить вот такую живую апсару здесь, среди тысячи других апсар, застывших в камнях барельефов. Она мне нравится. Вы знаете, пригласила ее к нам. Хорошо, если бы она надумала сегодня вечером составить мне компанию, пока вы будете на вашем глупом обеде. По крайней мере, приезжайте пораньше.
Я покинул виллу около семи часов. Максенс хотела во что бы то ни стало, чтобы я отправился в резиденцию на автомобиле. Я отказался, ссылаясь на приятность прогулки после рабочего дня.
Я пошел по дороге в Сием-Реап, но как только убедился, что меня больше не видно, после первого же поворота зашагал лесом по направлению к храмам.
Из предосторожности я сунул в карман большой револьвер с разрывными пулями. Это было не лишнее. Ведь из моих рассказов об Ангкоре, я думаю, ты должен уже себе представить, что это нечто вроде зоологического сада. Пожалуй, это почти так и есть, с той только разницей, что пантеры и тигры не сидят в клетках. И, разумеется, сами не ищут случая с вами повстречаться. Но ведь иногда бывают неприятные случайности…
Я нарочно избрал самый длинный путь — у меня было целых два часа, чтобы пройти пять или шесть километров. Я шел вдоль рвов Ангкор-Вата с их восточной стороны. В этих рвах резвились перед наступающей ночью водяные курочки и чирки. Я видел в сумерках, как вылетела из храма стая летучих мышей, точно клуб дыма из трубы. Над моей головой прыгало с ветки На ветку целое семейство гиббонов, черношерстных, с белыми воротничками — они походили на подвыпивших чиновников. Затем, мало-помалу, листва сделалась неподвижной, шумы утихли, свет погасал, и лес стал похожим на огромный уснувший собор.
Я уже вошел в ограду Ангкор-Тома, осторожно пробираясь в наступившей темноте, боясь сбиться с тропинки. Быстро прошел у подножья Байона, не подымая глаз на ужасные лица, высеченные по углам башен. Я разглядел при угасающем свете дня королевскую площадку, бесконечный фриз слонов, силуэты боковых башен. Ни души, ни звука. Что это за мертвый город, в котором я брожу? Что за безумие с моей стороны? Не слишком ли я злоупотребляю правом фантазировать в жизни?!
Я чуть было не вернулся. Называй это трусостью, осторожностью, как хочешь…
Но, нащупав в кармане рукоятку револьвера, я приободрился и продолжал путь. Вскоре достиг бельведера Прокаженного короля. Не без труда взобрался по лестнице. Наконец очутился у статуи.
Немного влево от бельведера расположена группа памятников, называемая Группой Прах-Питху. Напротив — три больших башни, за ними развалины странного здания, известного археологам под именем северного Клеанга. Ты и сам догадываешься, что весь день накануне и предыдущие дни я посвятил изучению этого клана. Усердие мое было вознаграждено. Вскоре я увидел, как на уровне Клеанга в темноте дважды сверкнула искра.
Ровно девять часов.
С этого момента ко мне вернулось полнейшее спокойствие. Я спустился с террасы и шел все прямо, боясь потерять направление, в котором я увидел условленный сигнал. Как только я миновал три башни, появилась чья-то тень, и я без труда узнал Апсару.
Не сказав мне ни слова, она взяла меня за руку, и мы стали подниматься по лестнице с редкими ступеньками. Я насчитал их двадцать пять. Затем, повернув почти под прямым углом, мы прошли под сводом, где бесшумно носились летучие мыши и цеплялись терновники. Мы поднялись по другой лестнице. Напрасно я искал бы этот переход в своих планах, над которыми трудился последние дни.
Мы остановились.
— Вот здесь, — громко сказала Апсара, — пожалуйста, подождите минутку.
Вспыхнуло пламя зажигалки, той самой, которой, вероятно, только что пользовалась Апсара, подавая мне сигнал. Она зажгла лампу. Постепенно свет дал мне возможность рассмотреть все подробности.
Не могу сказать, чтобы это место отличалось роскошью или комфортом. Но все же мой маленький король Гигантов недурно устроился в помещении, которое представилось моим глазам. Вообрази себе комнату в десять квадратных футов с крепкими стенами.
Комната эта была похожа на одну из тех многочисленных комнат, что можно встретить в храмах Ангкора — они, вероятно, служили жилищем для бонз. Мебели было мало. Диван с грудой подушек из ярких тканей. Маленький стол, на нем коробка папирос. В углу большой сундук из темного дерева, окованный каким-то светлым металлом, как мне показалось, серебром. И это все.
Как раз против двери, через которую мы вошли, в стене было проделано отверстие, выходившее в другую келью. Я увидел несколько статуй и на большом мольберте кусок красной глины — начатый бюст.
— Вы все еще продолжаете заниматься скульптурой, как на Монпарнасе? — спросил я просто, чтобы сказать что-нибудь и показать, какая у меня хорошая память.
Она сделала уклончивый жест:
— Надо же как-нибудь убивать время. Как только я освобождаюсь, я исчезаю и прихожу сюда. Надеюсь, вы не думаете, что я живу так же, как другие танцовщицы?
Она говорила сухим, почти враждебным тоном. Кто бы мог подумать в этот момент, что разговор наш, начатый так холодно, закончится в совершенно иной атмосфере, полной волнения и доверия? Мы исподтишка наблюдали друг друга. Ведь когда мы с тобой ее знали, ей было, наверное, лет девятнадцать-двадцать. А теперь она казалась моложе. Но это было все то же маленькое, дикое существо, только отсутствие европейского платья как-то преображало ее всю, ярче блестели глаза, повязанные на камбоджийский манер пестрые сампуа и шарфы резче подчеркивали гибкость ее тела, матовый цвет лица и плеч. Она напоминала тех птиц, что меняют свое старое оперение на свежее, более яркое, попав из клетки на волю.
По правде говоря, она произвела на меня сильное впечатление. Я ведь ничего не знал раньше о ее происхождении, но смутно что-то предчувствовал. Но ведь она все-таки женщина! Я рискнул сказать любезность. Принята она была не очень милостиво. Она нахмурила брови.
— Я надеюсь, — сказала она, — вы не сказали ничего вашей прекрасной англичанке?
— За кого вы меня принимаете? — возразил я, обиженный и в то же время польщенный. — Ничто не дает вам права так говорить. Кроме того, дама эта не англичанка, а американка.
— А! — сказала она, видимо, довольная. И снова спросила:
— До которого часа вас отпустили?
— Позвольте, но я ни у кого не обязан испрашивать подобных разрешений. Если я вернусь и в час ночи и позже — никому нет дела, — значит, так надо, так я хочу!
— Этого времени вполне достаточно, чтобы ввести вас в сущность дела. Скажите мне…
— Что?
— Вы слышали когда-нибудь о лорде Дюферене, о полковнике Прендергасте и о короле Тхи-Бо?
Эти имена, действительно, мне что-то говорили. Но когда и где я о них слышал или читал, я совершенно не помнил, в чем и признался Апсаре.
— Надеюсь, вы вспомните по мере того, как я буду рассказывать. Это несколько сократит те объяснения, которые я должна вам дать.
Ее обаяние было слишком сильно, и, когда она, взяв меня за руку, усадила рядом с собой, мне захотелось, чтобы наша беседа продолжалась возможно дольше…
Рафаэль взглянул на часы.
— Однако! Уже половина одиннадцатого. Моя жена будет здесь около двенадцати. И мы уже не сможем предаваться воспоминаниям.
— Этого еще недоставало! — подумал я.