— Грузи обоих в лайбу, — обернулся он к Кувалде, а когда уже подъезжали к городу и в свете фар показалась огромная стая одичавших собак, приказал коротко: — Стопори! — и все еще бесчувственное тело голомозого выпихнул на обочину.
Потом взглянул на бездыханного Сарычева и, процедив сквозь зубы: «Ты у меня все же сбацаешь „Сулико“, падла», принялся наполнять клизму содержимым бутылки с лаконичной надписью «Спирт пищевой».
Глава десятая
— Да не пил я ничего, не пил, — еще не совсем проспавшийся Сарычев, забыв, что он не в своем кабинете, бухнул кулаком о стол, и почти-генерал посмотрел на него укоризненно:
— Постой, Александр Степанович, вот черным по белому гаишники пишут, вот пожалуйста: «…в состоянии сильного алкогольного опьянения», содержание алкоголя в крови — так, столько-то промилле, «оказался на проезжей части вне зоны пешеходного перехода», так… «привело к дорожно-транспортному происшествию», ну, дальше неинтересно. Так что, они придумали это все?
Сарычев ничего не ответил, а начальство вздохнуло и подвело черту:
— Ствол, удостоверение, эти вот художества. — Почти-генерал раздраженно ткнул пальцем в справку из Госавтоинспекции. — Знаешь, Александр Степанович, ты ведь не был в отпуске за прошлый год, а?
— Не был, — ответил Сарычев угрюмо, уже представляя, что ему скажут.
— Ну так сходи отдохни, а тем временем все прояснится.
«Черта с два у них что-нибудь получится», — подумал майор, имея в виду обитателей 512-го кабинета, назывались которые внушительно и гордо — Особая инспекция при управлении кадров ГУВД, и поднялся. Почти-генерал подписал ему пропуск — еще одна щепотка соли на рану — и, пожимая на прощание руку, негромко спросил:
— Знаешь, чего больше всего в этом мире? — и, не дожидаясь ответа, подсказал: — Дерьма.
Сарычев пожелал удачи, спустился по лестнице вниз и, толкнув тяжелую, несомненно дубовую, дверь, вышел на мороз.
Опять валил снег, и майор вдруг ощутил, как ему все обрыдло — зима эта бесконечная, служба опостылевшая, домашний бардак, события дней последних… «Не размякай, — сразу одернул он себя, — каждый получает то, что заслужил, если хочешь остаться человеком, то встречай каверзы судьбы достойно». Вот так, вроде бы полегчало, и Александр Степанович отправился восвояси. Без всякого удивления обнаружив, что ни денег, ни ключей у него не взяли, он приобрел в ларьке подходящую коробку и, поднявшись домой, положил в нее мешок с кошачьими останками. Потом спустился к машине, достал из багажника лопату и долго долбил намертво смерзшуюся землю, удивляясь собственному спокойствию и сосредоточенности. Наконец Сарычев присыпал маленький холмик снежком и, на мгновение крепко зажмурившись, словно стараясь забыть это место навсегда, не спеша двинулся домой. Там он долго наводил порядок, зачем-то оттаял работавший неизвестно для чего холодильник и в конце концов воплотил в жизнь давнишнюю свою мечту — присобачил в опустевшей комнате большой боксерский мешок.
Был он сделан из толстой кожи, весил центнер и назывался боксерским весьма условно — лупить по нему можно было руками и ногами. Александр Степанович надел «блинчики», чтобы не изодрать свое сокровище раньше времени, и досталось мешку изрядно: все, что было у майора на душе, вылилось в каскаде мощнейших ударов, особенно хорошо удавались Сарычеву диагональные разноуровневые атаки типа левая рука — правая нога. Минут сорок звонко и сухо общались снарядные перчатки со снарядом, а негодующие соседи снизу раздраженно стучали по батарее. Наконец обессиленный Сарычев, угомонившись, пошел под душ.
Помывшись, он достал из-под ванной коробочку, вытащил оттуда что-то завернутое в тряпку и, размотав ее, взял в руку пистолет Макарова. В тусклом свете лампы блеснула гравировка: «Лейтенанту Сарычеву А. С. за героизм и личное мужество», — да, написано коротко и со вкусом. Помнится, еще министр-взяточник Щелоков подарил — упокой, Господь, его беспокойную генеральскую душу, — и было тогда обидно, лучше бы звезду дали раньше срока. «Нет, все что ни делается — к лучшему», — прошептал Александр Степанович, не спеша патроны протер, снарядил обойму и, проверив затвор, пошел спать.
Заснуть, несмотря на усталость, он не мог долго, потому что с телом происходило что-то странное. То откуда-то из глубины накатывали волны нестерпимого жара и майор, скидывая с себя одеяло, весь покрывался испариной, то уже через минуту пот становился ледяным, и, щелкая зубами от холода, Сарычев проклинал свое путешествие в багажнике, полагая, что простудился именно там. Наконец, только под утро, он задремал, и его сознание очутилось где-то посредине — между сном и бодрствованием.