Умяв полную сковородку начисто, Сарычев стал несколько задумчив и сам себе показался обожравшимся удавом из популярного детского боевика про Маугли. Пришлось минут десять просто посидеть, размышляя о смысле жизни. Потом майор помыл посуду и отправился бриться по второму разу, потому как щетина росла у него буйно и уже к вечеру на щеках всегда появлялся синевато-черный отлив.
Убедившись, что действительно «Жиллетт» — для мужчины лучше нет, Александр Степанович отпарил брюки от своего выходного, еще, помнится, свадебного костюма-тройки, намазал кремом чешские туфли фирмы «Ботас» и глянул на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел широкоплечий усатый дядька, одетый несколько консервативно, с благородной сединой в густой черной шевелюре, и все это очень походило на образ гангстера средней руки, созданный поганой буржуазной лжекультурой. Александр Степанович показал ему язык и, надев пальто из кожи монгольских коров, пошел заводить уже остывшую машину.
На дороге почему-то надумали объявить войну снегам, и, лавируя среди уборочных машин, Сарычев подъехал к Машиной парадной с некоторым опозданием. Весь проезд около дома был заставлен лайбами, просто места живого не было, и майор запарковал «семака» совсем рядом со входом, носом к отстойнику мусоропровода. Кое-как заперев машину, он вбежал по лестнице наверх, секунду постоял, переводя дыхание, и позвонил.
— Привет, — сказала Маша, — уже одеваюсь.
Она была в черном приталенном платье, не очень-то дорогом, но прекрасно на ее стройной фигуре сидящем.
— Салют, — отозвался майор, наблюдая, как она положила полиэтиленовый пакет с туфлями-лодочками в сумку и принялась обуваться в высокие теплые сапожки.
При этом он заметил, что ступни ног у Маши маленькие, как у девочки, и, отведя глаза, помог ей надеть полушубок, скорее всего из шкуры китайской собаки.
Внизу их ждал сюрприз, довольно неприятный, — корму «семака» подпер здоровенный черный «мерседес», стоявший с работающим двигателем на проезжей части. Сарычев снял свою машину с сигнализации, посадил Машу и, пустив двигатель, резко газанул, надеясь, что водитель иномарки ситуацию оценит правильно и даст «семерке» выехать. Но тот не оценил, и майор понял, что его пытаются «достать».
— Из машины не вылезай, что бы ни случилось, — улыбаясь, сказал он Маше и, приблизившись к водительской двери «мерседеса», даже не различая за тонированным стеклом, к кому обращается, громко и вежливо попросил: — Пожалуйста, дайте выехать.
Ответом его не удостоили, и майор, на всякий случай прижав дверь выставленным вперед коленом, тихонечко постучал в окно. Оно сейчас же опустилось вниз, и в образовавшуюся щель он разглядел коротко стриженную башку водителя, его мутные, со странным блеском глаза, а в нос Сарычеву шибанул запах паленых веников, как в перегретой парной, и стало ясно, что курили «Леди Хэми».
— Дайте выехать, — вторично попросил майор, и в глубине салона кто-то из пассажиров смачно заржал, — видимо, пробило на «ха-ха», а рулевой сказал важно:
— Ты, козел, мою плацкарту занял, и со своей изенбровкой на своих двоих теперь канать будете. Все, свободен.
С этими словами он отгородился от Сарычева непроницаемым экраном окна, и майор внезапно почувствовал, как опять знакомое чувство ярости овладевает им. Снова он ощутил себя бородатым, длинноволосым старцем в свободных штанах с широким поясом, и, дико вскрикнув, Александр Степанович с легкостью пробил тонированное стекло кулаком, нанеся при этом сокрушительный удар по бритой башке водителя. Уже в следующее мгновение Сарычев ухватил его за ушную раковину и потянул с такой силой, что окно разбилось окончательно, грубиян оказался на мостовой неподалеку от майорских ног, а ухо его — в руке майора.
Выкинув оторванное ухо врага в сугроб, Александр Степанович быстро распахнул водительскую дверь «мерседеса» и, усевшись за руль, свирепо глянул на окаменевших от ужаса пассажиров — они были явно не бойцы. Проехав вперед, он двигатель заглушил и, сломав ключ в замке зажигания, поспешил к своей «семерке», попутно отметив, что одноухий рулевой все еще лежит на снегу в «рауше».
Усевшись в машину, майор, не глядя на Машу, сказал:
— Ну вот, теперь можно ехать, — и начал выруливать назад, а она помолчала немного и, заметив:
— Не очень-то ты похож на умирающего, — через секунду добавила: — Саша, так в театр нельзя, общественность не поймет, — и указала пальчиком на окровавленную сарычевскую кисть.