— Сначала были два царства, — рассказчик глянул майору из-под густых, кустистых бровей прямо в лицо, — Бездна, провалившаяся на самое дно Мира, и Светожары — царство Огня, распростертое над ней. Первым из богов-гигантов был Сварог. Он правил Светожарами, но его огонь легко затухал в Бездне. Тогда Сварог создал Сварожича и разделил его на триединые части. — Седобородый умолк и опять глянул блестящими глазами на майора и промолвил: — Постигни, это основа всего.
Он еще не кончил говорить, а перед глазами Сарычева уже предстало изначалье Мира: благодаря первичным силам Вселенной — Нагреванию и Охлаждению — был создан основной расходный материал — Энергия, которая дала понятие материи и духа, их разводя и вместе с тем объединяя.
Майор внезапно осознал, что всякое явление в природе при разложении на противодействующие силы рождает неизбежно третью, барьерную, которая всегда усиливает и скрепляет полюса, и Сарычеву стало ясно, что, несомненно, более важны для жизни не крайности — добро и зло, — а то, что их уравновешивает, — справедливость.
Тихо трепетала листва на столетних дубах, по небу плыл в вечном коловращении лучезарный Даждьбог, и рубаха седобородого в его лууах казалась кроваво-красной. Он в третий раз взглянул майору в лицо и произнес на древнем языке, на котором, должно быть, Макошь говаривала с Перуном:
— Запомни, настоящий воин плывет посредине, не приставая к берегам, а по течению он движется или вразрез, зависит только от него.
Сказал и, легко поднявшись, пошел в глубь дубравы, постепенно исчезая из виду.
Опять закаркал ворон, и Сарычев ощутил себя лежащим под одеялом в одних только трусах. Рядом неслышно дышала Маша, и майор вдруг опять почувствовал ее запах — свежескошенного сена, полевых цветов и теплого женского тела. Он попробовал пошевелиться и чуть не вскрикнул: ему вдруг показалось, что вместо мозгов в голове у него множество стальных шаров, которые соударялись и перекатывались при малейшем движении. Наконец майор встал и, чувствуя, как желудок начинает подниматься к горлу, медленно, стараясь не разбудить Машу, оделся, вышел в коридор и, накинув пальто, захлопнул дверь. Так плохо ему еще никогда не было: перед глазами все троилось, тошнило страшно, и, уцепившись за перила двумя руками, чтобы лестница не качалась, он добрых полчаса спускался с четвертого этажа. Ночной мороз заставил его задрожать от холода, однако, когда Сарычев запустил двигатель и салон нагрелся, ему внезапно стало необыкновенно жарко, он взмок как мышь и, осознав, что ехать не может, вытащил ключ зажигания. Секундой позже темнота его снова накрыла.
Глава семнадцатая
На подворье беззлобно забрехал куцый кобель Шарок, и Сарычев услышал, как Петька Батин закричал истошно:
— Утаман, а утаман!
Майор сунул за правое голенище крепкого свиного сапога многократно точенный нож-кишкоправ, надел шапку и, бухнув дверью, громко отозвался:
— Будя орать-то.
Увидав, что вся артель уже в сборе, потишел и спросил, подмигнув веселым карим глазом:
— А что, общество, наломаем бока заричанским?
— Намнем, если пуп выдюжит, — рассудительно заметил Митяй Худоба — первый кузнец в округе, прозванный за свой зубодробительный «прямой с подтока» дядей Чеканом.
Ох, простой был он мужик, что в голове, то и на языке, а ведь правду сказал: заричанские-то артельщики были не пальцем деланные и щи не лаптем хлебали. А уж как поединщики-то изрядно славились своей силой да изворотливостью, не напрасно, видать, проживал у них в деревне высокий кривой бобыль Афоня.
Отец-то его, Василь Кирилыч, бывало, встанет на пути летящей навстречу тройки и со всего плеча ударом кулачища в торец оглобли так и завалит ее на бок. Сынок, знамо, будет явно пожижей, но кирпичи из печей вышибать, а если надо, и дух из поединщиков — весьма горазд. Конечно, бобыля в ватагу не возьмешь — несовместно, а вот набраться у него, как путево винтить «подкрут в подвяз» или заделать «мзень», — тут уж сам Бог велел, и ясно дело, что «ломаться» с заричанскими это не Маньку за огузок лапать.
Между тем ватага уж миновала покосившуюся по самое затянутое бычьим пузырем окошко, вросшую в землю избушку бабки Власьевны и вышла за околицу.
Солнце уже касалось верхушек елок, потихоньку уходя в медно-красные облака, — завтрашний день обещался быть ветреным, — а когда переходили мост через речку Ольховку, было видно, как играли в воде пескари, и Сарычеву подумалось: «Поклев нынче будет знатный». Наконец опушка леса осталась позади, и ватага вышла на Дубовку — огромную поляну, известную артельщикам всех окрестных деревень, лучшего места для «бузы» и не придумать. Около огромного валуна под высоким столетним дубом горел костер, отбрасывая красные тени на сидевших вокруг него на земле артельщиков, и Сарычев громко крикнул: