Голембиовский хмыкнул, Муромов усмехнулся, Ригер расхохотался. Верейский не мог упрекать коллег за насмешку над глупым суждением и, вздохнув, продолжил:
-Оставив на совести автора подобный панегирик, послушаем друга Белинского - Ивана Тургенева. "Не будучи знаком ни с одним из иностранных языков и не находя в русских книгах ничего, что могло бы удовлетворить его пытливость, Белинский поневоле должен был прибегать к разговорам с друзьями, к продолжительным толкам, суждениям и расспросам; и он отдавался им со всем лихорадочным жаром своей жаждавшей правды души. Таким именно путем он, ещё в Москве, усвоил себе, между прочим, главные выводы и даже терминологию гегелевской философии, беспрекословно царившей тогда в умах молодежи. Дело не обходилось, конечно, без недоразумений, иногда даже комических: друзья-наставники Белинского, передававшие ему всю суть и весь сок западной науки, часто сами плохо и поверхностно её понимали. Много хлопот тогда наделало в Москве известное изречение Гегеля: "Что разумно - то действительно, что действительно - то разумно". С первой половиной изречения все соглашались, но как было понять вторую? Неужели же нужно было признать все, что тогда существовало в России, за разумное? Толковали, толковали и решили: вторую половину изречения не допустить. Если б кто-нибудь шепнул тогда молодым философам, что Гегель не все существующее признает за действительное, - много бы умственной работы и томительных прений было сбережено; они увидали бы, что эта знаменитая формула, как и многие другие, есть простая тавтология и, в сущности, значит только то, что "opium facit dormire, quare est in eo virtus dormitiva", то есть "опиум заставляет спать, потому что это снотворное". Тургеневское свидетельство сильно дезавуирует и опошляет панегирик Попова. При этом отметим, что все мемуаристы едины в одном: упоминая какую-нибудь негативную черту Белинского, они сразу, немедленно, тут же стремятся сгладить это впечатление. Тот же Тургенев: "Как во всех людях с пылкой душою, в Белинском была большая доля нетерпимости. Он не признавал, особенно сгоряча, ни одной частицы правды во мнениях противника и отворачивался от них с тем же негодованием, с которым покидал собственные мнения, когда находил их ошибочными. Но истина была для него слишком дорога, он не мог окончательно упорствовать". Кавелин уверяет, что войдя в литературу, Белинский перестал здороваться и узнавать прежних однокашников, но добавляет, что его всё же узнал. Такими внутренними противоречиями полны все мемуары друзей критика.
-Ах, даже узнавать перестал... - поскрёб щеку Голембиовский, - в князи выбился, значит...
Верейский не стал это комментировать, тема была больная для него, и он просто продолжил.
-Отмечу также, что внешность его описывается всеми мемуаристами одинаково, как отталкивающая, и всегда отмечается разница его лица в спокойном состоянии и ... в состоянии возбуждения. Вот жена, Мария Орлова. "Какое подвижное было его лицо, через мгновение я его уже не могла бы узнать. Унылый, почти угасший, бледный как мертвец, с апатичным выражением лица, он вдруг выпрямлялся, страшный, красноречивый, непоколебимый, как только его охватывала какая-нибудь идея. И его тщедушная, истощенная, согнутая, хотя ему было едва 35 лет, фигура выпрямлялась, озарялась непреодолимым огнём, которому никто не мог противостоять". То, что здесь сказано и кажется несколько пугающим, тем не менее, многократно повторено другими мемуаристами, и можно сделать вывод, что он был, видимо, необычайно раздражительным, вспыльчивым и неуравновешенным.
-Мне кажется, вы сбиваетесь, коллега, - прервал его Голембиовский, - и берёте на себя чужие функции. О его недостатках и грехах расскажет наш advocatus diaboli.
-Нет, - покачал головой Верейский, - я просто прочитал все мемуары о нём, изложил их и... своё первое недоумение. И потому продолжу. Он был несведущ - причём буквально, ему недоставало многих элементарных и фактических знаний, но беда была не столько в невежестве, сколько в том, что он эту скудость свою не осознавал. Он не видел своей ограниченности, не чувствовал сложности тех проблем, за которые брался. В нём была некая принципиальная поверхностность, и она скорее - свойство натуры, нежели несчастие его низкого происхождения и недостатка образования... - тут Верейский заметил ироничную ухмылку Голембиовского, но твердо продолжал, - он не был богоискателем, как Гоголь, и не познал самого себя, иначе понял бы, как мало права у него озирать с птичьего полета искусство и философию, говорить обо всём, не зная ничего, при этом ещё упрекать в незнании других. Но он неизменно издевался над теми, "которые легко судят о тяжёлых вещах" и толкуют о Гегеле, "не зная даже, в каком формате изданы творения великого мыслителя". Но сам он Гегеля, как мы понимаем, тоже не читал, а лишь слышал о нём в поверхностном пересказе своего "сорбонского друга" Тургенева, просидевшего пару лет в Геттингене, но всегда бросавшего лекции, когда приходило время выгуливать собак или натравлять их на крыс...
Кроме того, Белинский не обладал творческим даром. Вот его письмо Лажечникову: "Бывши во втором классе гимназии, я писал стихи и почитал себя опасным соперником Жуковского, но времена переменились. Вы знаете, что в жизни юноши всякий час важен: чему он верил вчера, над тем смеётся завтра. В сердце моем часто происходят движения необыкновенные, душа часто бывает полна чувствами и впечатлениями сильными, в уме рождаются мысли высокие, благородные - хочу их выразить стихами - и не могу! Тщетно трудясь, с досадою бросаю перо. Имею пламенную, страстную любовь ко всему изящному, высокому, имею душу пылкую и, при всем том, не имею таланта выражать свои чувства и мысли легкими, гармоническими стихами. Рифма мне не дается и, не покоряясь, смеется над моими усилиями; выражения не уламываются в стопы. В первый раз я с горестью проклинаю свою неспособность писать стихами и леность писать прозою...". В 1832 году, на втором университетском курсе он написал драму "Дмитрий Калинин". Средоточие пьесы - кровосмешение. Брат становится неведомо для себя любовником сестры, потом он убивает своего брата, тоже не зная, кто его жертва, а затем он убивает свою любовницу-сестру по её просьбе, чтобы ту не выдали замуж за другого. Потом, наконец, он убивает самого себя... Это я не тоже комментирую.
-А я, ознакомясь с этим шедевром, посоветовал бы деканату его университета использовать это творение в нужнике, - проскрежетал Ригер, - это, клянусь, не серость, не посредственность и не бездарность. Это - антиталант.
-Да, дарованием, говорю же, он не осенён, - кивнул Верейский, - но тем удивительнее дальнейшее. В 1834 году в нескольких номерах "Молвы" появляется его статья над названием: "Литературные мечтания, элегия в прозе". "Изумление читателей было общее. Кто был от неё в восторге, кто вознегодовал, что дерзкою рукою юноши, недоучившегося студента, человека без роду-племени, - кумиры их сбиты с пьедестала..."
- Как мы оценим написанное?
Муромов пожал плечами, Верейский вздохнул, но тут в разговор снова встрял Ригер.
-Можно воспользоваться мнением Айхенвальда о его писаниях, мне оно кажется неоспоримым. "Порою дышит в них трепет искания, горит огонь убежденности, блещет красивая и умная фраза, - но всё это беспомощно тонет в водах удручающего многословия, оскорбительной недодуманности и беспрестанных противоречий. Белинскому не дорого стоили слова. Никто из наших писателей не сказал так много праздных речей, как он. Никто своими ошибками, в главном и в частностях, не соблазнял так много малых и немалых сих, как он. Отдельные правильные концепции, отдельные верные характеристики перемежаются у него со слишком обильной неправдой; свойственна ему интеллектуальная чересполосица, и далеки от него органичность и дух живой системы. Белинский ненадежен. У него - шаткий ум и перебои колеблющегося вкуса. Одна страница в его книге не отвечает за другую. Никогда на его оценку, на его суждение нельзя положиться, потому что в следующем году его жизни или ещё раньше вы услышите от него совсем другое, нередко - противоположное. У него не миросозерцание, а миросозерцания. Живой калейдоскоп, он менял их искренне, но оттого не легче было его читателям; и в высокой мере как раз Белинский повинен в том, что русская культурная традиция не имеет прочности, что бродит и путается она по самым различным дорогам. Неровный маятник его легкомысленных мыслей описывал чудовищные круги; учитель убеждений расшатывал убеждения - тем, что хронически и без явной трагедии от них отступался. Только в письмах к друзьям он сокрушается иногда о своей изменчивости, о своих "прыжках"; но перед аудиторией, в печати ему случалось даже выговаривать тем, кто однажды навсегда составил себе определенные мнения. Желанную динамичность духа, вечное движение, вечное искание он смешивал с непостоянством и непродуманностью коренных принципов. И оттого, в пестром наследии его сочинений, в их диковинной амальгаме, вы можете найти все, что угодно, - и все, что не угодно. Рассудок несамостоятельный, женственно воспринимающий, слишком доступный для всяких теорий, сплошной объект и медиум влияний, Белинский слушал и слушался, и у него нечего было влияниям противопоставлять. Человек без духовной собственности, "нищий студент", всегдашняя tabula rasa, он никогда не был умственно-взрослым; по его натуре, переимчивой и восприимчивой, ему следовало бы только учиться, а он учил, - и в этом состояло тяжкое недоразумение его литературной судьбы..."