— Вы желаете выехать, ваша милость? — спросил он почтительно, но каким-то особенным тоном.
— Разумеется! Я всегда езжу после обеда.
— Но именно сегодня в Верденфельсе сильное возбуждение, а молодой барон, который всегда сопровождает вас, теперь в отсутствии.
— Тем лучше! Мой племянник не может в таких случаях обуздать свою молодую горячую кровь, а тут прежде всего необходимо спокойствие, — сказал Раймонд и дал конюху знак подвести лошадь.
Дворецкий колебался, но страх за своего господина взял верх над его обычной сдержанностью, и он продолжал умоляющим голосом:
— Я не смею давать советы вашей милости, но настроение в селе на самом деле в высшей степени угрожающее. Крестьяне ожесточились за то, что злоумышленники схвачены и посажены под арест, они не могут перенести, что те будут наказаны. Не показывайтесь им сегодня, ваша милость, только сегодня! Вы ведь знаете верденфельцев!
— Да, я знаю их! — сказал барон, лаская стройную шею Эмира, приветствовавшего его веселым ржанием. — Но пора и им узнать меня!
Он вскочил на лошадь и взял в руки поводья. Дворецкий сделал последнюю попытку.
— Нельзя ли хоть конюху сопровождать вас? — спросил он. — Молодой барон тоже думает...
— Я поеду один, — перебил его Верденфельс, но, взглянув на встревоженное лицо старика, прибавил мягче: — Не бойтесь! Я скоро вернусь.
Дворецкий отступил назад, и с тяжелым сердцем смотрел вслед своему барину.
Верденфельс медленно ехал по аллее, ведущей к селу. Он знал, что действительно есть основания тревожиться, — это ясно показало ему появление в замке Вильмута. Но после разговора с Экфридом он знал также, что его прежнюю снисходительность объясняли страхом и трусостью. Эти люди не имели никакого понятия о мужестве, которое с холодным непоколебимым спокойствием выдерживало все их оскорбления и нападки и не мстило им. По их понятиям, энергия олицетворялась лишь той беспощадной жестокостью, какую они видели от покойного барона. Вот к тому никто не осмеливался приблизиться с оскорблением, как ни велика была ненависть к нему, потому что все знали, что за этим последует строжайшее наказание. Против сына позволяли себе решительно все, и если до сих пор дело не доходило до открытого нападения, то исключительно благодаря суеверию, которое приписывало Раймонду сверхъестественную силу.
Именно эти мысли и занимали теперь Раймонда, заставляя его мрачно хмуриться. Он только что достиг первых домов деревни и ехал вдоль сада священника, как вдруг услышал горький детский плач и за низеньким забором увидел мальчика лет пяти, который так громко и судорожно рыдал, словно его маленькое сердечко готово было разорваться. Этот безутешный плач одинокого, покинутого малютки нашел отклик в душе Раймонда. Почти бессознательно придержав лошадь, он перегнулся через забор и спросил:
— О чем ты плачешь, дитя?
При звуках незнакомого голоса мальчик поднял белокурую кудрявую головку, в его больших голубых глазах еще стояли слезы. Он не знал этого чужого господина и принял его за одного из служащих в замке, час-то проезжавших через село. Когда Раймонд повторил свой вопрос, мальчик снова расплакался.
— Я должен уйти от дедушки… надо уйти в Грундзе… и я не смею вернуться, так сказал господин пастор!
— Кто же твой дедушка? — спросил Раймонд, подъезжая ближе к забору.
— Его зовут Экфрид! — всхлипывал мальчик. — А я — Тони из Маттенгофа. Я не хочу уходить от дедушки, и он не хочет отпускать меня, а господин пастор не хочет, чтобы я у него оставался!
Барон в изумлении устремил на ребенка долгий, пристальный взгляд. Теперь он понял слова Вильмута и догадался, какому наказанию подвергся старик Экфрид, безумно любивший внука, единственное сокровище, оставшееся ему в жизни
— Действительно, пастор умеет поражать сердца людей, на это он мастер, — с горечью сказал он. — Так ты не хочешь уходить от своего дедушки?
Тони взглянул на незнакомца с испугом, но, услышав в его голосе участие, перестал плакать, а когда барон стал дальше расспрашивать его, принялся по-детски болтать. Слезы окончательно высохли, и он даже забыл свое горе, любуясь красивой лошадью.
— Можно мне погладить лошадку? — спросил он, протягивая к ней ручки.
— Тебе до нее не достать, — с улыбкой сказал Раймонд.
— Нет, достану! — воскликнул Тони и взобрался на забор, а через минуту уже сидел на нем, робко поглаживая блестящую шерсть коня.
Сначала Эмир недружелюбно отнесся к этой ласке и принялся нетерпеливо фыркать, но, успокоенный голосом своего хозяина, позволил маленькой ручке гладить себя.