— Как, тебе и это известно? — воскликнул пораженный Пауль. — Я не знал, что ты так хорошо осведомлен обо всех моих итальянских знакомых.
Барон пропустил последнее замечание мимо ушей и продолжал прежним спокойным тоном:
— Было необходимо вырвать тебя из этой обстановки, вот почему я и вызвал тебя. Надеюсь и жду, что с теми отношениями раз и навсегда покончено, но чтобы ты совсем освободился от них, необходимо привести в порядок твои тамошние дела. У тебя остались там долги?
— Да, — чуть слышно ответил молодой человек.
Наступила минута признания, которая так страшила его; все же он не думал, что это будет ему так тяжело. Теперь он был уверен, что дядино спокойствие не выдержит, когда он узнает, о какой сумме идет речь. Однако барон даже не поинтересовался узнать ее.
— Обратись к моему поверенному Фрейзингу, через которого ты до сих пор получал деньги. Я дам ему знать, чтобы он немедленно урегулировал дело. Он живет в М., в двух часах езды отсюда, так что ты можешь лично обо всем переговорить с ним.
— Как тебе угодно! — нерешительно проговорил Пауль. — Но сумма велика, даже очень велика, я...
— Ты сообщишь ее поверенному! — перебил его барон. — Всякие дальнейшие разговоры об этом между нами излишни. Я только требую от тебя честного слова, что ты в этом отношении будешь полностью откровенен, чтобы со всеми долгами можно было совершенно покончить. Обо всем остальном позаботится Фрейзинг.
Безмолвно слушал его Пауль, еще не понимая, принесет ли этот разговор ему облегчение или подействует угнетающим образом. Он очень боялся объяснения, а на деле оно вышло совсем просто, без каких бы то ни было сцен. Дядя даже не захотел слышать о размерах суммы его долгов, составляющей целое небольшое состояние, не высказал ни одного упрека. Но его холодное, полупрезрительное отношение к этому вопросу привело молодого человека в глубокое смущение. Он предпочел бы услышать упреки и осуждение, за которыми последовало бы откровенное прощение, и горячие слова благодарности, готовые было сорваться у него с языка, так и не были произнесены.
— Благодарю тебя, — несколько принужденно произнес он наконец. — Я не ожидал, что ты так отнесешься к этому, но постараюсь лучше отплатить за твою доброту, чем делал это до сих пор.
Раймонд Вендерфельс устремил на своего молодого родственника испытующий взор, но лицо его оставалось по-прежнему равнодушным.
— Это порадует меня... ради тебя. А теперь больше об этом ни слова! Все, что нужно, высказано и улажено, и должно быть предано забвению! Ты, надеюсь, доволен своими комнатами? Ты привез с собой собственную прислугу?
— Да, старика Арнольда, который всегда при мне.
— Он, кажется, уже давно служит у вас?
— Более сорока лет. Я получил его в наследство от моих родителей.
— И ты, вероятно, очень привязан к нему?
— Разумеется! — ответил Пауль, втайне удивляясь, что столь ко всему равнодушный дядя так подробно осведомлялся о совершенно неизвестном ему старом слуге. — С самого раннего детства я всегда находился под исключительным надзором, он даже уверяет, что «воспитал» меня. Мы всегда с ним воюем, так как он при всяком случае позволяет себе разыгрывать моего повелителя; но я прекрасно знаю, что он предан мне душой и телом, да и сам я не мог бы обойтись без него и его вечных проповедей.
— На некоторые посягательства таких старых слуг надо смотреть сквозь пальцы, — сказал Верденфельс. — Они считают себя как бы членами семьи и до известной степени имеют на это право. Не отпускай своего Арнольда!
— Ты заинтересовался им? — спросил Пауль, которому в этих словах почудилось какое-то особенное значение. — Он был бы счастлив, если бы ему было разрешено представиться тебе, дядя Раймонд.
Барон сделал отрицательное движение.
— Нет, я не люблю видеть около себя чужие лица. И вот что еще, Пауль: выкинь из наших разговоров слово «дядя»! Положим, мы с твоим отцом были двоюродные братья, но разница в летах между тобою и мной не так велика» чтобы оправдывать титул «дяди».
Пауль с удивлением смотрел на дядю, которому оказалось всего тридцать четыре года и которого он до сих пор считал, по крайней мере, лет на десять старше. Конечно, лицо у него было еще совсем молодое, но поразительная бледность и несколько глубоких морщин делали ошибку Пауля вполне простительной.
— Что касается твоего дальнейшего местопребывания, — продолжал Раймонд, — то ты пока останешься здесь. Я знаю, что тебе не того хотелось бы, но считаю, что лучше не подвергать тебя сразу новым искушениям, которых ты не избежал бы, если бы я отправил тебя в столицу. Конюшни в твоем полном распоряжении, ты можешь ездить верхом ив экипаже, куда тебе угодно; в здешних горах превосходная охота, библиотека замка также вся к твоим услугам. Впрочем, тебе волей-неволей придется мириться с одиночеством и скукой Фельзенека. Сам я буду с тобой редко видеться, я не люблю, чтобы нарушались мои привычки. В течение зимы, вероятно, найдется для тебя какая-нибудь деятельность, которая обеспечит тебе в будущем прочное положение. А теперь — прощай на сегодня!