— Как вы назвали фамилию?
— Фон Гертенштейн, — повторил дворецкий, удивляясь поспешности, с какой был задан вопрос, и яркому румянцу, вдруг залившему лицо молодого барона. Пауль поймал его удивленный взгляд и старался прикинуться равнодушным, что ему никак не удавалось.
— Дорогой я познакомился с дамой, носившей ту же фамилию... Молодая и очень красивая дама.
— Да, это она, — ответил дворецкий, не спуская взгляда с взволнованного лица молодого человека.
— Давно овдовела? Обычно она не живет в Розенберге? Но навещает его когда-нибудь?
На порывистые вопросы Пауля последовали холодные, сдержанные ответы.
— Мы живем в Фельзенеке очень уединенно и потому не знаем ничего о жизни наших соседей. Я только случайно узнал, что госпожу фон Гертенштейн ожидают в Розенберге на будущей неделе. Об этом сказал мне наш поверенный Фрейзинг, с которым я вчера виделся.
В порыве восторга Пауль готов был броситься на шею старому дворецкому, которого еще так недавно назвал в душе «мумией». Но поскольку сделать это было немыслимо, он вдруг стал до того любезным, каким его еще никто не видел. Он восхищался видом, комнатами, замком, и вообще всем, что его окружало, осведомился об охоте, на которую собирался на другой же день, о замковой библиотеке, которой намеревался воспользоваться для своих будущих «занятий», — одним словом, делал вид, что он в полном восторге от предстоящей жизни в Фельзенеке. Зато дворецкий стал заметно сдержаннее, хотя и не переставал быть вежливым; возможно, он и угадывал истину, а через несколько минут раскланялся и вышел.
Арнольд занимался еще раскладкой вещей, когда в комнату вошел его молодой господин, на сей раз с совершенно другим выражением лица.
— Ты еще не кончил? — спросил он нетерпеливо.
— Нет, я распаковываю большой чемодан, в котором уложен весь ваш гардероб, — заявил Арнольд с ударением и встал перед своим господином в позе нападающего. Но этот маневр оказался излишним, потому что Пауль с неожиданной снисходительностью отнесся к непослушанию слуги.
— Продолжай! — отвечал он. — Я много думал о нашем разговоре и пришел к заключению, что ты прав.
Арнольд от испуга уронил на пол всю дюжину платков, которую в этот момент держал в руках. Неужели строптивый молодой господин решился наконец признать его правым? Нет, нет, не может быть, он ослышался!
— Ты прав, я должен повиноваться дяде, — продолжал между тем Пауль. — Он глава нашей семьи, мой опекун, и я так обязан ему за его доброту, что было бы великой неблагодарностью противоречить его желанию. Одним словом, говорю тебе, Арнольд, ты прав и я прощаю тебе твою самовольную выходку. Конечно, ты не должен был ничего предпринимать без моего ведома, но ты желал мне добра — теперь я понимаю это. Во всяком случае мы останемся в Фельзенеке.
— На всю зиму? — спросил старый слуга, не веря своим ушам.
— На всю зиму, и даже на лето, если того потребует дядя. Распаковывай все чемоданы, мы остаемся!
С этими словами Пауль вернулся к себе в комнату, где к своему удовольствию заметил, что из окон ясно виден Розенберг.
Арнольд, как окаменелый продолжал стоять перед открытым чемоданом, он слишком хорошо знал своего молодого господина, чтобы поверить столь быстрому превращению. Наконец он нагнулся, чтобы поднять с пола платки, и тихо проговорил:
— Не иначе как нашел здесь кого-нибудь помоложе шестидесяти лет... знаю я его!
Когда-то Верденфельсы были могущественным родом, который держался особняком и почти неограниченно властвовал над всей местностью. Новые реформы, правда, положили конец этой неограниченной власти, но за Верденфельсами осталось все-таки довольно сильное влияние, которое, смотря по обстоятельствам, могло быть благодетельным или вредным для окружающих. В основном же управление Верденфельсов никогда не было для подвластных им благотворным. Жестокость и угнетение с одной стороны, страх и с трудом скрываемая ненависть с другой царили в продолжение многих поколений, а при отце теперешнего владельца долго сдерживаемая ненависть перешла в открытое возмущение.
Уже давно скончался старый барон, но успел позаботиться о том, чтобы он сам и его управление не были забыты. Он был одной из тех деспотичных, жестоких и своенравных натур, какие, к сожалению, нередко встречались в роде Верденфельсов. Он родился и воспитывался в то время, когда человек его сословия считал почти все для себя дозволенным, между тем как люди низкого происхождения оказывались почти совершенно бесправными. Благодаря высокому военному званию, которое старый барон носил много лет, он привык к безусловному повиновению окружающих и не мог и не хотел понять, что наступило время, вырывавшее из его рук одну привилегию за другой, предписывающее границы его произволу и принуждающее его уважать других. Своеволие барона обнаруживалось при всяком удобном и неудобном случае. Оно тягостно отзывалось на людях, живущих на его земле, так же как и на его подчиненных по службе. Да и его близкие не были избавлены от угнетения.