Выбрать главу

Купец Гаврильчиков тронул стрельца пальцем за плечо, с сердитым видом кивнул в сторону юродивого старичка:

— Убери этого смутьяна! Что он тут ходит? Может, он-то как раз и виновен в случившемся деле!

Стрелец опустил алебарду и обратился к юродивому с осторожной вежливостью:

— Ступай себе, отче, в самом деле… Видишь — государев человек здесь по важному делу, а ты застишь путь. Да и лишних глаз в этом деле покамест не надобно. Как оно все окончательно решится — тогда уж милости просим, приходи смотреть, кому и за что голову отрубят.

Но старикана было не унять. Он разошелся вовсю: и топал ногой, и наступал на стрельца, а пуще всего бранил Гаврильчикова, и из беззубого рта каркающими воронами летели такие слова, о существовании которых Вадим Вершков даже не подозревал и которых ни в одном словаре «северных говоров древнерусского языка» и в помине нет.

Закончив очередную бранную тираду, старичок вдруг невероятно напрягся и начал разжимать пальцы, чтобы выпустить из руки цепь.

Вадим следил за ним с нарастающим любопытством. Казалось, распрямлять пальцы и снимать их по одному из цепи представляло для старичка невероятную трудность. Обычно с таким трудом удерживают нечто тяжелое или брыкающееся, но здесь все происходило с точностью до наоборот.

Внезапно Вершкову сделалось очевидно, что старичок почти не замечал встреченных им людей. Весь диалог велся им почти машинально, а в уме и сердце странненького деда происходила совершенно другая, скрытая от глаз, работа. И теперь они присутствуют при завершении этой работы. Пальцы разжимают судорожную хватку. Цепь освобождается.

Вот последний остался, мизинец. Интересно, почему животное не дернется, не освободится, ведь на одном только старческом мизинчике и держится. Но ничего подобного не происходило. Зверь как будто понимал происходящее и ждал.

Мизинец свело судорогой. Старичок по-собачьи наклонил голову и начал грызть его голыми деснами. Потом поднял лицо, все в слюне. Палец шевельнулся и опустился. Цепь упала.

Зверь заревел, вздыбил шерсть и шагнул вперед на задних лапах. Его морда сразу изменила выражение. Вместо сонного любопытства на ней появился лютый голод. Желтые клыки обнажились, глаза ушли глубоко под лоб и принялись испытующе сверлить окружающих. Затем он упал на четыре лапы и побежал вперед.

Люди инстинктивно шарахнулись в сторону. Один только Гаврильчиков, стряхнув с плеча руку стрельца, шагнул навстречу животному.

— Вон! — вне себя крикнул он. — Пошел отсюда! Тварь!

Он топнул на зверя ногой. Зверь от неожиданности присел, прижал уши, и вид у него сделался глупый. Затем он вдруг заскулил и улегся у ног Гаврильчикова. Тот усмехнулся, запустил руку в шерсть на загривке животного.

— Вот и все, — объявил он. — Видите? Нет ничего проще. Нужно просто чувствовать себя выше бессловесной твари, и она сразу поймет…

Вершков вспомнил рассуждение, которое приводил Лавр в беседах с Харузиным.

Лавр говорил, что в раю звери подчинялись Адаму, потому что Адам был безгрешен. Но после грехопадения животные ощутили от человека некий запах, который говорил им: «Вот существо, практически равное тебе, — ты не обязан ему повиноваться, ты можешь его съесть, как он может съесть тебя!» И только некоторые святые могут общаться с птицами и зверями так, как это, по идее, происходит в раю. Потому что при виде этих святых звери чуют запах Адама. Запах святости. Например, у Иеронима был ручной лев, у Серафима — медведь, Франциск Ассизский разговаривал с птицами, а Антоний Падуанский — вообще с рыбами… (Разумеется, этих святых Лавр не знал — их вспомнили общими усилиями Харузин и Вершков).

Но что же тогда получается? Получается, что купец Гаврильчиков — неведомый миру святой подвижник?

Невозможно. Потому что это Гаврильчиков убил Жилу Аникеева, украл десять штук сукна и угнал баржу. И сделал он все это сам, один. Такие, как он, не любят вмешивать в свои дела еще кого-нибудь. Подобные люди не доверяют никому, кроме собственной персоны.

Так почему же зверь повиновался ему?

Вадим задумался. Вот достойная загадка! Похлеще тех, что были в стареньких «Науках и жизнях», которые одним дождливым летом обнаружились на дачном чердаке и скрашивали существование семьи…

Зверь между тем открыто ластился к Гаврильчикову. Старичок куда-то пропал. Напрасно Вершков и один из стрельцов все время оборачивались и окидывали местность взглядом в поисках чудного старикана — его как корова языком слизала.

Встретившись с Вадимом глазами, стрелец сказал: