В обществе любезной и приветливой Клотильды Антуанетта оправилась от неприятного происшествия. Глаз экономки заплыл и начал чернеть после удара Франсуа.
Ни та, ни другая не могли себе объяснить его беспричинную вспышку ярости. Клотильда, правда, слышала разговоры об изнасиловании им какой-то местной девушки, но она была родом из Тьера, а там люди не очень-то верили в подобные россказни, настолько репутация сеньора была выше такой клеветы. Впрочем, то были всего лишь ничем не подкрепленные слухи. За шесть лет службы в замке она, конечно, испытала на себе его непредсказуемый характер, но никогда Франсуа де Шазерон не поднимал руку ни на нее, ни на кого-либо из челяди. Потому-то она хотя и ломала над этим голову, но на все вопросы Антуанетты отвечала полнейшим непониманием, подкрепленным уверенностью, что никто в замке не поднимался в башню за время отсутствия сеньора.
Пока они судили да рядили, в комнату почти вбежал Гийом и, смущаясь, попросил их освободить большой стол.
— Несут моего сеньора! — с таким почтением добавил он, что можно было подумать, будто пожаловал сам король.
Клотильда быстро убрала пустую посуду, а Антуанетта так стремительно встала, что чуть было не опрокинула скамью, на которой сидела. Прислонившись спиной к стене напротив двери, она чувствовала, что все внутри у нее холодеет. Сердце готово было выскочить из груди, тесно схваченной корсажем. Затем в узкую дверь первым, пятясь прошел Бертрандо, а через несколько секунд на столе, там, где она только что завтракала, лежал ее супруг. В комнате воцарилась благоговейная тишина.
Антуанетта с трудом подавила приступ тошноты при виде окровавленного лица и раны на виске. Угадав ее состояние, Гук приблизился к ней и произнес:
— Он потерял сознание. Все будет хорошо.
Антуанетта впилась взглядом в глаза прево, потом опустила голову. Тогда он повернулся к Клотильде, которая уже подбросила дров в камин и подвесила над огнем котел с водой.
— Нужны чистые повязки. А еще мне нужен свет, много света.
Гийом тотчас убежал, словно обязанность обеспечивать повязки и свет лежала на нем. И пока Бертрандо властным голосом выпроваживал любопытных, Гук снова подошел к Антуанетте. Та тихо плакала, и ему стоило больших усилий, чтобы не обнять ее. Он участливо пробормотал:
— Я сейчас буду прочищать рану. Вам не следует здесь оставаться.
— Мое место здесь, Гук, — ответила Антуанетта не совсем уверенным голосом. — Мой долг остаться рядом с ним, раз он… жив! — выдохнула она.
Гук чувствовал, как что-то рвется в нем, причиняя боль. И он отвернулся, потрясенный тем, что вновь испытывает разочарование, посетившее его, когда он нашел Франсуа.
Как же легко было без лишнего шума удушить его тогда. Отомстить за Изабо, за ее бабушку, за Альбери и Антуанетту. Но он не сделал этого. «Бертрандо появился не вовремя», — прошептал ему внутренний голосок, будто желая его оправдать, но Гук не поверил ему. Истина была в другом: он не был убийцей.
— Молитесь, сударыня! — вздохнул он. Слова эти словно вылетели из какого-то холодного тумана, окутавшего все его существо.
Отвернувшись от нее, он принялся за дело при свете свечей в канделябрах, которые высоко держали Гийом и еще один слуга. Разум его подчинялся чувству долга, хотя сердце разрывалось на части.
Когда рана была промыта, обеззаражена и перевязана, они с Бертрандо перенесли Франсуа в соседнюю комнату, спешно подготовленную Клотильдой. В ней Бертрандо на время ремонтных работ устроил себе кабинет; на находившемся там столе еще были навалены планы и чертежи. По правде говоря, место это не подходило хозяину замка, но большинство помещений в замке еще не имело ни крыш, ни рам в окнах. Некоторые камины не устояли перед натиском ураганного ветра, и обрушившиеся кирпичи валялись на роскошном паркете. И хотя несколько комнат вычистили, накрыли брезентом и кое-как отремонтировали, ни одна из них не годилась для раненого, каков бы ни был его статус.
Франсуа уложили на скромную кровать недалеко от неповрежденного камина, распространявшего мягкое тепло.
Несмотря на равномерное дыхание, раненый все еще не приходил в сознание, и Гук спросил себя, не возникло ли какое-нибудь осложнение и переживет ли он эту ночь. От пришедшей в голову мысли, что Альбери с ее знахарством, унаследованным от бабушки, могла бы спасти его, он улыбнулся. Альбери не стала бы лечить Франсуа де Шазерона, он это знал. У нее хватило бы решимости сделать то, на что у него ее не оказалось. Он посмотрел на Антуанетту. Та в накинутой на плечи шерстяной шали сидела у изголовья кровати, руки ее были сжаты, губы беззвучно шевелились. Но о чем она так горячо молилась? Отныне одному всемогущему Богу решать, что будет с этим человеком. Но Гук не мог избавиться от ощущения, что в комнате витает неуловимое дыхание дьявола.