Так что он оставил эскорт в замке, и в турне они отправились вдвоем. Антуанетта ехала верхом рядом, была весела и шаловлива. В первый день на обратном пути именно она направила свою лошадь к полуразрушенной хижине в лесу. Поинтересовалась, кто в ней живет. Гук ответил, что хижина давно уже пустует. Когда же она спешилась у почти полностью скрытого зарослями ежевики домика, он прикусил губу, задним числом подумав, что лучше бы ему было промолчать.
Антуанетта привязала лошадь к дереву и рассмеялась при виде беспокойства на его лице.
— Мы здесь совсем одни, Гук. Ну же, смелее…
Он пошел за ней, словно собачка за своей хозяйкой. В этот раз он опять грубо овладел ею, моля небо, чтобы стоны наслаждения не были кем-нибудь услышаны.
Остаток пути он ехал, не разжимая губ. После ужина он вновь уединился в комнате Альбери и ждал ее, но так и не дождался. Пришло раздражение. А почему, в сущности, должен он чувствовать себя виноватым, раз не может просто повидаться с женой и поговорить с ней? Он даже мог понять, что она уделяет много времени племяннице, чтобы поддержать ее, ободрить, но с тех пор как Антуан де Колонь произнес имя Лоралины, не мог не подозревать их обеих в других махинациях.
На следующий день уже он сам привел Антуанетту к хижине и помог ей сойти с лошади. Когда он поднял ее на руки, чтобы перенести через порог, Антуанетта залилась журчащим смехом и своими тонкими руками обвила крепкую шею прево.
Внутри было уныло и мрачно. Густой кустарник оплел расшатанные окна частой сеткой, и слабый лучик света едва пробивался сквозь шипы. В углу, среди разбитой или выщербленной глиняной посуды догнивал старый соломенный тюфяк, загаженный крысами. И вообще здесь было довольно мерзко, но грязь, казалось, обостряла чувства Антуанетты. В прошлый раз она рукавом смахнула с части стола мусор и птичий помет, затем, словно шлюха, возбуждающе уселась прямо на деревянной столешнице. С горящими глазами она ослабила лиф, потом подняла юбки, открыв вызывающе раздвинутые бедра. Гук взял ее в предлагаемой ею позе. Обоим это понравилось.
Однако Антуанетта де Шазерон заслуживала лучшего, нежели такие непотребные случки. В этот раз он положил ее обнаженную на стол, подстелив меховой плащ. Антуанетта дрожала от холода, пока он раздевался, затем он приблизился к ней и прошептал:
— Сейчас я тебя разогрею, не бойся.
Он долго ласкал ее опытными руками, стоя босыми ногами на холодном полу. Опьянев от страстного желания и нетерпения, Антуанетта взмолилась, чтобы Гук поскорее взял ее. Тогда только он лег на нее, удерживая на локтях вес своего тела, чтобы не нанести вреда растущему в ней ребенку.
Он любил ее долго, с бесконечной нежностью, будто оправдываясь перед ней за прежнюю грубость. Кончив, он признался себе, что никогда еще не испытывал ничего подобного.
Ночью, поняв, что супруга его опять не появится, он решительно поскребся в дверь спальни любовницы, убедившись сперва в отсутствии посторонних глаз. Когда сонная Антуанетта открыла ему, он, заперев за собой дверь на задвижку, мягко подтолкнул ее к кровати. Хозяйка Воллора охотно подчинилась всем прихотям прево, выпустив на волю свои самые затаенные чувственные инстинкты.
С криком первого петуха Гук оставил ее изнемогшей и засыпающей на измятом ложе. Ему подумалось, что, измотав себя этой ночью, он как бы обновился, сбросил с себя старую кожу, которой было пятнадцать лет.
— Мне надо поговорить с тобой… Сегодня вечером.
Тон голоса показался ему холоднее, чем всегда, и Гук поспешно разжал пальцы, обхватившие руку жены.
Альбери посмотрела на него глазами цвета стали, в которых он не увидел доброжелательности.
— Этим вечером, — повторил он.
— После обеда. Я буду в своей комнате.
Гук не стал настаивать. По сути, ему было все равно — после ужина или после обеда.
Он занимался разными делами, но ему не удавалось изгнать из памяти совершенное тело Антуанетты, подвластное его шепоту, его движениям. «Если бы Альбери хоть раз, только разочек уступила ему!» Он шумно вздохнул и углубился в дела.
Накануне, когда он находился в хижине, группа грабителей ворвалась на мельницу и похитила восемнадцать мешков муки. Он ожидал чего-нибудь подобного. Ураган не только разрушил дома, но и уничтожил весь урожай, оставленный под открытым небом. Гук все делал для людей, но не знал, что творилось на соседних землях. Голод всегда толкал наемников на разбой. Такое случалось каждой зимой. Он пожалел, что его не было там в это время; но что можно сделать всего с тридцатью солдатами? Немыслимо организовать облаву на грабителей. Даже если бы он расставил стражу в самых уязвимых местах, это было бы не лучшим решением, так как Монгерль оказался бы беззащитным. Да и что может помешать некоторым озлобленным на сеньора опустошать тьерский край, когда их съестные припасы истощатся? Вся провинция Овернь пострадала от урагана.