Взволнованная Изабо взяла руку, протянутую ей, и встала. Ноги ее дрожали.
— Хватит ли у меня способностей, отец мой? — выговорила она, когда он провожал ее до двери.
— Только у вас есть ответ на этот вопрос. Не мешкайте! У вас в Париже нет врагов.
Неожиданно для себя Изабо наклонилась и почтительно поцеловала руку аббата, чем немало смутила священника.
Когда Изабо вставала, она заметила смеющееся личико Бертиллы.
— У меня к вам просьба, отец мой, — обратилась она, выходя.
— Слушаю вас, Изабо.
— Ее король дал мне новое имя, с которым я могу войти в новую жизнь. Если не возражаете, отец мой, отныне я буду зваться Изабель.
Аббат Буссар усмехнулся, а Бертилла — рот до ушей — зааплодировала.
— Он больше, чем ее король, дама Изабель, — доверительно сказал он, одобряя одновременно ее выбор, — он также и ее муж.
Бертилла крепко ухватила Изабо за руку и повлекла к лестнице, говоря командным тоном:
— Дама Изабель вдоволь наволновалась сегодня. Завтра будет другой день. Сейчас ты вымоешься, и спать!
Изабо смиренно повиновалась. Бертилла была права — слишком уж она устала. Устала на пороге к своему возрождению.
8
С довольным видом Франсуа де Шазерон погладил гриву своего коня и спешился. Неделю пробыл он в Клермоне и получил все, чего хотел. С одной стороны, герцог Бурбонский заверил его в своей моральной и финансовой поддержке и намекнул о возможности значительного уменьшения налогов в королевскую казну. С другой — золотых дел мастер удостоверил, что брусок и в самом деле золотой, причем золото наивысшей пробы. Все это позволяло ему устроить пышное празднество по случаю рождения сына, на которое, как пообещал Бурбон, приедет сам король.
Итак, 1 ноября 1515 года Шазерон, пребывая в хорошем настроении, спокойно выслушал сетования своего прево и решил больше не беспокоиться по поводу грабежей, захлестнувших край в его отсутствие. Гарнизон Монгерля вновь был в полном составе, и опытные в ратных делах часовые отныне быстро предупредят о надвигающейся опасности со стороны соседей. Вообще-то крепость считалась неприступной и атакам подвергалась только во время Столетней войны. Но и тогда стратегическое положение Монгерля позволяло надежно защищать тьерскую землю.
Франсуа поцеловал жену, а за ужином объявил, что завтра же уедет в Воллор. Один. На все время работ. Антуанетте пришлось судорожно сжать пальцами юбку, чтобы не завопить от радости, но, состроив гримаску и опустив глаза, она разочарованно вздохнула:
— Не знаю, что вас туда влечет, мессир, но мне вас будет не хватать.
— Без меня вы быстрее родите, моя дама, — со смехом ответил Франсуа. — Ребенок вас развлечет. Как я сказал, так и будет. Гук знает, где меня найти в случае необходимости, но без лишней надобности прошу не нарушать мое уединение. Впрочем, вот-вот повалит снег и скоро дорогу занесет.
Антуанетта покачала головой. Его решение устраивало ее как нельзя лучше. Она и до этого не сомневалась, что он уедет. Ведь не мог же он надолго забросить свою работу. Она посмотрела на Гука, сидевшего за их столом. Когда же отворачивалась, чтобы ненароком не выдать себя, то взгляд ее скользнул по лицу Альбери, стоявшей у двери. Его выражение заставило ее похолодеть от ужаса — ненависть читалась на нем. Машинально она проследила за направлением взгляда этих стальных глаз: с холодной улыбкой Альбери пристально смотрела на Франсуа де Шазерона.
Солнце уже стояло высоко, когда на следующий день Франсуа проснулся в Монгерле с отвратительно едким вкусом во рту. Всю ночь его мучили кошмары, даже казалось, что он видел какое-то лицо, склонившееся над ним. Лицо это смутно кого-то напоминало, но он не смог бы сказать, кого именно. Потом черты лица вытянулись, превратившись в страшную волчью голову с раскрытой пастью…
Какое-то время он лежал, устремив глаза в окно. Этим утром небо было еще чистым, но вокруг горы уже медленно сгущался непроницаемый туман. Завтра или послезавтра начнется снегопад. Пора возвращаться к своим тигелям. Если уж дьявол подсунул ему это золото, то лишь для того, чтобы доказать, что он приближается к цели. Франсуа был полон решимости вновь начать опыты, взяв за основу записи, пощаженные огнем. Наверняка где-то здесь он сбился с правильного пути. Решительно отбросив одеяло, он приподнялся, чтобы сесть. Но едва ноги коснулись пола, как сильно закружилась голова, задрожали колени, затем затряслось все тело. Появилось ощущение, будто ему в живот вонзили кинжал, и сразу же его начало рвать — болезненно и безостановочно.