— А как тебя зовут? — спросила Изабо, все еще думая, насколько история цыганки похожа на ее собственную.
— Эльвидара, но все зовут меня Лильвией. И ты зови меня так, мы подружимся.
— Хорошо, Лильвия, — обрадовалась Изабо.
И опередив цыганку, она отодвинула задвижку. Посреди зала, на высоком стуле с подлокотниками, расположился хмурый Крокмитен. Вокруг, словно в ожидании приговора, понуро сидели прямо на полу обитатели Двора чудес.
Изабо сперва долго обводила всех взглядом, потом подняла глаза на короля шутов. Она смогла увидеть присутствующих своим сердцем, инстинктивно почувствовать, как душевно близки ей эти люди. Она с улыбкой приблизилась к «трону», и все сразу оживились. Когда же она губами коснулась лба Крокмитена, его лицо прояснилось, а зал взорвался громоподобным «Ура!»
Через мгновение все окружили ее, и каждый по-своему выказывал свою благожелательность, а она… она вновь очутилась среди своих. Повернувшись к Лильвии, она знаком подозвала ее. Та не двинулась с места и только улыбалась, поглаживая свой живот.
Так Изабо нашла свою стаю, новую семью. Еще минуту назад она видела себя стоящей с выпирающим животом перед пещерой Монгерля, где ее ждали волки, а бабушка, покрытая серой шерстью, выла на круглую луну.
11
Когда 10 ноября 1515 года Антуанетта вошла в комнату супруга, отсутствие Филиппуса встревожило ее меньше, чем вид мужа, лежащего в собственной блевотине — он крепко спал с открытым ртом и храпел. Ей стало дурно и она тотчас вышла, даже не хватило духу открыть окна, чтобы проветрить помещение.
Она немедленно допросила караульного, дежурившего у двери. Тот подтвердил, что врач не выходил с тех пор, как он встал на свой пост.
Озадаченная Антуанетта решила осведомиться у слуги Филиппуса о причинах, побудивших врача пренебречь своим больным, но до этого приказала вымыть Франсуа, поменять постельное белье и навести порядок в комнате.
Пока она шла к месту их ночлега, ей вспомнилось, что Филиппуса она не видела и за завтраком. А может быть, просто не обратила внимания, поскольку проснулась с сильной головной болью? Она упрекнула себя: а вдруг и врач занемог? Когда она постучала в дверь, ее раздражение уже сменилось состраданием.
Коришон, зевая, открыл ей, но остатки сна тут же исчезли с его лица, как только он услышал новости о своем хозяине. От неожиданности слуга только открывал и закрывал рот, потом широким жестом пригласил ее войти.
— Он будто испарился, Гук! — всплеснула она руками и беспомощно уронила их на колени.
Прево выслушал рассказ хозяйки замка с некоторым покалыванием в сердце. Увидев, как она, бледная и запыхавшаяся, ворвалась в помещение для стражи, он было подумал, что супруг ее приказал долго жить, но оказалось, что Антуанетта хотела сперва лично расспросить караульного, стоявшего на посту первую половину ночи. Затем, все еще бледная, она с глазу на глаз поведала ему о таинственном происшествии.
Комнаты Филиппус не покидал, но тем не менее его там не было. Для очистки совести Гук все-таки спустился к подножию башни, убедился в отсутствии следов на снегу, потом поднял глаза к окну с частым переплетом и удостоверился, что оно недоступно даже для очень ловкого человека. Но если Филиппус по непонятной причине и выпрыгнул из окна, на снегу остались бы хоть какие-то следы.
Дрожавшая рядом Антуанетта со страхом ссылалась на козни дьявола, а в Гуке закипала глухая ярость при воспоминании о расспросах врача, который предполагал наличие потайного хода в замке. А ведь такой проход связывал комнату Альбери с лесом. После эпизода в Воллоре Гук проник в него, пока его супруга возилась на кухне. Ему не верилось, что Лоралина могла летать. Он полагал, что обнаружит там другие ходы, ведущие в пещеру и в Воллор, но вернулся ни с чем, так что ему волей-неволей пришлось согласиться с версией жены. Подземный ход не имел ответвлений, как и говорила Альбери.
Углубленный в свои мысли, прево не отвечал на сетования Антуанетты. И только когда она дрожащими пальцами дотронулась до его руки, он отсутствующе взглянул на нее.
— Гук… — бесцветным голосом прошептала она.
Он что-то проворчал в ответ, но тут же заметил слезы в ее глазах.
— Мне страшно… — простонала она.
Тогда он нежно обнял ее. Ему вдруг тоже стало страшно. Нет, не дьявола он страшился, как Антуанетта де Шазерон, а правды.
Он быстро отстранился от нее, опасаясь, как бы кто-нибудь из башни не увидел этого краткого объятия. Пришло решение еще раз серьезно поговорить со своей женой.