Филиппус затрепетал от страха. Он был во власти волчьей стаи, оголодавшей в эту суровую зиму. Девушка подошла к нему и уверенной рукой приподняла его затылок.
— Не бойся ни их, ни меня. Пей, — приказала она, приставив к его рту глиняную кружку.
Филиппус безропотно повиновался, у него вдруг пересохло в горле. К его страху добавилось и все возрастающее волнение. Такое же он испытывал в комнате Франсуа до того, как бросился в погоню за этой незнакомкой, и, как ни старался, не мог оторвать глаз от обнаженной груди над собой.
Лоралина отняла от его губ кружку и поставила ее на землю, затем приблизила лицо к лицу Филиппуса. Опять их взгляды скрестились, и сразу испарился его страх. Осталось только желание — примитивное, животное, неконтролируемое.
— Я… — начал было он, но губы ее растворились в его губах.
Послышался шорох сброшенной на землю одежды. Догадавшись, что тело ее обнажено, он инстинктивно привлек его к себе. Лоралина мягко легла на него. И только ощутив ее на своей напрягшейся плоти, он осознал, что и сам обнажен. Кровь бросилась ему в голову, но по-кошачьи гибкая Лоралина уже сидела на его бедрах.
Она коротко вскрикнула от боли, а все ее тело уже изгибалось в сладострастном танце, направляемом одним лишь инстинктом. Филиппус лежал, не двигаясь, не помогая ей, заставляя себя сдерживать рвущееся желание и наслаждаться видом сидящей на нем обнаженной женщины. Ему еще не доводилось видеть такого совершенства тела и лица, слышать прекраснейший гимн наслаждению, подаренный ему бесстыдно и беззапретно. Когда же, не в силах больше сдерживаться, излился в нее, она улыбаясь соскользнула с него, прилегла рядом и уснула, положив ему на плечо голову с длинными шелковистыми волосами.
И тут только до него дошло, что он только что занимался любовью с преступницей.
Он не осмеливался ни шевельнуться, ни глубоко дышать, боясь разбудить ее, и пытался восстановить в памяти эпизоды своих похождений со времени прибытия в Овернь. Чем больше минут отсчитывало равномерное дыхание дикарки, тем сильнее становилась убежденность в непоследовательности, бессвязности произошедших событий. Ему крайне нужны были ответы на вопросы, возникшие в результате последних событий. Во взгляде миндалевидных глаз он нашел лишь доброту, ласковый свет, нежность. В глазах убийцы такое невозможно себе представить. Нет, здесь что-то другое! Что-то, похожее на рану.
Он положил ладонь на грудь красавицы и нежно приласкал ее. Приятная на ощупь кожа умиротворила его и он улыбнулся. Медленно он довел ладонь до затылка, пропустил сквозь пальцы мягчайшие волосы. Нет, в ней не было ничего сверхъестественного, ничего дьявольского. Она была просто женщиной, самой красивой из всех, которых ему приходилось встречать, и у него не укладывалось в голове, что делала она здесь среди волков, и, похоже, говорила на их языке. Потом он повернул к ней голову, с волнением и любопытством посмотрел на нее. Она молча глядела на него, разбуженная, без сомнения, его лаской. Ладонь его застыла на ее плече, словно этого было достаточно, чтобы она опять заснула. Ему вдруг стало досадно от того, что она больше не захочет его. Она шевельнула лопаткой, и он услышал в этом движении беззвучный зов. Пальцы его вновь пришли в движение. Она с томным вздохом потянулась, лицо ее осветилось искренним счастьем.
— У меня к тебе столько вопросов! — отважился он.
Но она уже прижалась к его бедру.
— Позже… — выдохнула она, протянув руку к его паху.
Она долго не отрывала глаз от его плоти, дикий огонек зажегся в ее зрачках, и он чувствовал, как в ней разгорается желание.
— Еще? — спросила она, не сомневаясь в ответе.
— Да. Еще.
Закрыв глаза, Филиппус во второй раз отдался ей.
А потом ему пришлось столкнуться с реальностью.
— Я сняла боль и положила ногу в лубки, — объяснила Лоралина после того, как назвала свое имя. — Перелом был открытый и, когда я тебя нашла, ты уже потерял много крови. Это Ситар помог вытащить тебя, — добавила она, почесывая за ухом волка, который недавно подходил его обнюхивать.
— А как ты узнала? Кто ты? Почему я не могу осмотреть свою ногу? Я врач, я…