— Вам следует простить меня, дама Антуанетта, — настаивал Гук, склоняясь перед нею.
Она вызвала его в свою комнату, едва супруг выехал из ворот замка. Бросившись ему на шею, она требовала ласки, а также хотела знать причину отметины на его лице. Ходил слух, что его якобы наказали. Она боялась, что это из-за нее, но то, что муж и пальцем ее не тронул, опровергало этот слух. Она позвала своего любовника. Но Гук не пришел. Он прислал с пажом коротенькую записку: «Я увижусь с вами, моя дама, но не в вашей опочивальне».
Итак, как она и хотела, они были наедине, но в оружейном зале, куда она вызвала его сразу после обеда. Она бросилась к нему после того, как закрыла дверь на засов, однако он не стал пылко обнимать ее, как она ожидала, а лишь поцеловал в лоб и деликатно уклонился от объятий.
— Если мне следует простить вас, то лишь за то, что вы заставили меня переживать за вас, милый Гук.
Она охотно села бы в кресло или на стул, но зал был совершенно лишен мебели, если не считать деревянных стоек вдоль стен, на которых были разложены арбалеты, стрелы, палицы и другое оружие.
— Я слушаю вас, Гук. У вашей супруги такое сияющее лицо, какого у меня давно не было. Почему-то мне кажется, что это не случайно…
— Я не умею вам лгать, дама Антуанетта. Я вас люблю, это правда. Вы можете узнать это по моим глазам, по волнению, которое прорывается в моем голосе. И все же я люблю и мою жену, как бы странно это вам ни показалось. Я страдаю из-за того, что не хочу причинять боль ни одной из вас. Мне приходится выбирать… У вас есть муж, моя дама, и этот муж является моим господином.
— Однако раньше это вас не смущало, — заметила она уязвленно.
— Мне хотелось верить в счастье, которое вы мне дарили, моя дама. Но ответом на все стало это клеймо на моем лбу. Хочу я того или нет, я, увы, принадлежу не вам.
Антуанетта побледнела.
— Он знает?
— Сомнение и неведение более опасны, чем уверенность, моя дама. Он напомнил мне, кому из вас двоих должен я служить…. И не без причины… Я боюсь за вас, любовь моя, больше, чем за себя. Пока вы вынашиваете ребенка, он предпочитает не знать о слухах. Но если они расширятся и не развеют его сомнений, когда родится наследник, то в его глазах вы явитесь доказательством бесчестья.
— Смерть будет для меня слаще, чем жизнь в мучениях без вас.
— Думаете, он пощадит меня? Пощадит моих родных? Я принял решение. Я не дам вашему супругу повода для нашей гибели. У вас будет ребенок, моя дама. Перенесите на него любовь, которую испытываете ко мне. Он более достоин ее. Любите его, как дитя, которого у меня никогда не будет, любите его так, будто он мой. А я через него буду любить вас, любить во имя тела, которое вы мне подарили и из которого он вышел нашим сообщником.
— Мне предстоит стареть без любви! Вы столько мне дали, Гук, столькому научили! Я не смогу довольствоваться подобием наслаждения с нелюбимым мужем.
— А все-таки придется. Так нужно, моя красавица, моя милая, нежная Антуанетта.
— Я этого не переживу!
— Роль матери поможет вам в этом. А сейчас оставьте меня. Не надо, чтобы нас видели вместе… никогда.
— Я всегда буду любить тебя, Гук.
— В таком случае смиритесь с тем, что есть.
Она еле сдерживала слезы.
— А если бы Франсуа скончался, твое решение было бы таким же? — спросила она, подходя к двери и не обернувшись.
Ей невыносимо было смотреть ему в лицо.
— Не знаю, Антуанетта. Но я думал об этом, когда был беззаботен и счастлив с тобой.
Ей хотелось в это верить. Она убеждала себя, чтобы уцепиться за что-то прекрасное, настоящее. И тут ее осенило. Если муж все знал, значит, ему доносили. Вспомнился ненавидящий взгляд Альбери, обращенный к Франсуа. Кто, как не она, мог выдать их тайну, мстя одновременно сопернице и самому Франсуа? Она должна была спасать Гука, помочь ему выпутаться. И она добилась желаемого. Она получила обратно мужа и оправдывала свой подлый поступок тем, что ради нового счастья готова на все. Альбери всему виной! Мысль эта возмутила Антуанетту. При первом удобном случае она заставит ее дорого заплатить.
В этот день, 16 декабря 1515 года, Изабо присела в реверансе, делать который ее приучила дама Рюдегонда при появлении клиента. А этот клиент оказался очень красивым мужчиной. Таких ей еще не доводилось видеть.
— Ла Палис! Вы здесь, друг мой, какое счастье!