— Это ничего, — наконец выдохнула она, выпрямляясь, — ничего страшного…
Но Филиппус забеспокоился. Он хорошо помнил страдания Франсуа де Шазерона.
— Ты случайно не пробовала снадобья матери? — спросил он, когда она, умывшись и прополоскав рот чистой водой, встала на ноги.
— Нет, — улыбаясь, твердо ответила она. — Я просто чувствую себя усталой, какой-то раздутой. Не беспокойся, любовь моя.
Но, проведя рукой по ее животу, Филиппус ощутил под рукой зарождающуюся округлость. Все стало ясно. Три месяца, уже три месяца он беззаботно занимался с ней любовью. Как же он не подумал об этом, глупец!
В горле у него пересохло, он нежно взял ее за руки.
— Я должен тебя осмотреть. Сейчас же…
— И тогда ты успокоишься? — бесхитростно спросила она.
— Да, успокоюсь… если только ты все мне сказала!
— А что мне скрывать от тебя, Филиппус? — засмеялась она.
Бледность с ее лица сошла, глаза опять блестели. И тут Филиппус понял, что она ничего не знала о незыблемых законах деторождения. Она послушно прошла за ним в пещеру и улеглась на соломенном тюфяке. Когда он раздвинул ее бедра, она захихикала от удовольствия, но он ограничился лишь быстрым профессиональным ощупыванием.
— Уже? Но это так приятно, — простонала она.
Однако Филиппусу было не до шуток. Он сел рядом, чувство счастья и панический страх овладели им.
— Ты беременна, Лоралина.
Она открыла рот, но не издала ни звука. От удивления улыбка застыла на ее лице. Последовало долгое молчание, потом Лоралина несколько раз моргнула, будто возвращаясь из сна в реальность.
— Ты хочешь сказать… что там, в моем животе… есть маленький Филиппус? — пробормотала она.
Он кивнул. Тогда, обхватив руками его шею, она разразилась слезами.
— О! Филиппус, я счастлива… как я счастлива!
И он тоже обняв ее, осознал, насколько счастлив сам.
— Теперь-то я не смогу уехать без тебя.
Он подождал несколько дней, прежде чем объявить ей о своем решении, дав ей время привыкнуть к мысли о ребенке. Она заметно изменилась: беспричинно смеялась, выпячивала живот, обходила волков, прикладывая их лапы к животу и говоря, что скоро появится маленький человечек, которого надо любить. Она была трогательной, обезоруживающей, но Филиппус не позволял себе расслабляться.
Он тоже внутренне изменился. Если бы пришлось, он бы собственноручно убил серую волчицу. Он был готов на все. Много ночей он провел без сна, думая, как поступит по истечении пяти месяцев. Зато теперь знал: Лоралину он не бросит. Испытываемое к ней чувство было больше, чем любовь. Оно впитало в себя все мгновения поисков невозможного, сверхъестественного, необычного, неощутимого. Словно само его существование стало невидимой нитью, образованной из знаков, цель которой была одна — связать его с ней.
Лоралина сделала вид, что не слышала его слов. Она продолжала играть с Ситаром. Он повторил громче, полный решимости повторять еще и еще, пока не пробьет ее притворную глухоту.
— Теперь я не смогу уйти без тебя.
Но больше повторять не пришлось. Она кинула палку, которую держала в руке, и отослала за ней Ситара. Затем, сидя на утрамбованной земле у его ног, будто сама была волком, подняла на Филиппуса свои большие зеленые глаза.
— Об этом мы уже говорили. Я не имею права…
Она старалась придать твердости голосу, но Филиппус знал, что это ничего не значит.
— Это было раньше… До того, как ты зачала ребенка…
Голос его звучал мягко. Он не хотел быть грубым. Он охотно сел бы на землю рядом с ней, но не мог, еще не полностью владея своим телом. Любое движение отдавалось болью. Так что приходилось довольствоваться сидением на табуретке перед грубо сделанным столом. И такое положение как бы ставило его выше, отчего ему было крайне неловко. Но Лоралине было не до условностей, она и понятия не имела о них.
— Я остаюсь женщиной-волком. И это маленькое существо впитает мою кровь, Филиппус.
Она раскинула руки, обвела вокруг себя, охватив всю пещеру с ее обитателями.
— Они — моя семья, а это мой дом. Стельфар права, именно здесь мое место.
— Нет… тебя заставили в это поверить, это не так… Я не прошу тебя отречься от всего этого, я люблю тебя такой, какая ты есть, но ты заслуживаешь, чтобы узнать другой мир, его красоту, богатство — все, чего ты лишена.
Она невесело рассмеялась.
— Ты считаешь, что мне не хватает богатства, Филиппус? И все же, если бы я захотела, то смогла бы подарить тебе мир, который тебя так влечет. Я наивна в любовных делах, но только не в том, что касается ненависти, невзгод и горя. Уродливого в твоем мире больше, чем красоты. Я знаю это, видела глазами моей матери и бабушки. Здесь, с ними, я в безопасности. Останься и ты! Я смогу смягчить Стельфар, — уже тихо докончила она.