– Ах да, Вонючий Аарон, – сочувственно кивнула Нимуэ. Пим бросила на нее резкий взгляд:
– Вовсе не смешно.
С каждым шагом Нимуэ все больше осознавала, насколько серьезно то, что она намеревалась сделать, поэтому она повернулась к Пим, желая быть понятой:
– Старейшины не примут меня.
Но это была лишь половина правды.
– Кого волнует, что думают эти сморщенные луковицы?
– Да, но что, если они правы?
Пим пожала плечами:
– Ну ладно, у тебя видения, и?
– И шрамы.
– В них есть свой… шарм? – предположила Пим. – Я помогаю, как могу…
Нимуэ рассмеялась и обняла ее:
– Что же я буду без тебя делать?
– Так оставайся, глупая! – Пим прекратила шутить и вернулась к серьезному тону. Покачав головой, Нимуэ зашагала к причалу, и Пим побежала за ней следом, словно курица-наседка.
– А что, если кто-нибудь узнает, что ты фейри? Если увидит метки Эйримид?
– Не увидит, – зашипела Нимуэ. – Ты позаботишься о Сумеречной Леди?
– Конечно, но… у тебя есть деньги?
– Двадцать серебряных, – Нимуэ начинала раздражаться.
– А вдруг тебя ограбят?
– Пим, хватит!
Они подошли к лысому, потному начальнику порта, который сидел за столом, отмахиваясь от особо агрессивных чаек.
– Простите, сэр, но который из них «Медный Щит»? – спросила Нимуэ. Начальник даже не поднял глаз от своих бумаг:
– «Медный Щит» отплыл вчера.
– Но… я думала… я… – Нимуэ повернулась к Пим. – Гавейн уехал в середине зимы, а сейчас только ноябрь. Он должен стоять в порту!
– Скажите это восточному ветру, – с досадой отозвался начальник порта. Он выглядел измотанным.
– Но когда он возвращается? – Нимуэ умоляюще уставилась на служителя, чувствуя, что теряет его внимание. Тот наконец поднял сердитый взгляд:
– Через шесть месяцев! А теперь, ты не возражаешь?..
Неподалеку завязалась шумная потасовка между рыбаками: ловушки уже опрокидывались, птицы бросились врассыпную – и начальник порта тут же позабыл о Нимуэ и Пим, устремившись в толпу.
– Эй! Никаких драк! Немедленно прекратить!
Нимуэ повернулась к подруге. Глаза ее были полны слез.
– Что же мне делать?
Пим заправила выбившуюся прядку волос Нимуэ под капюшон.
– Ну, по крайней мере мне удалось задержать тебя на какое-то время.
Нимуэ хмуро взглянула на горизонт, пытаясь вообразить еще полгода в деревне. Шесть месяцев ощущались вечностью. Пим обняла ее за плечи.
– Помирись с мамой.
И потащила Нимуэ к конюшне.
– Есть еще караван пилигримов! – вспомнила Нимуэ, остановившись и намереваясь повернуть к городу.
– Пилигримы? Они ненавидят фейри! Да это вообще последние люди, к которым тебе стоит обращаться!
Нимуэ и сама понимала, что хватается за соломинку, но перспектива возвращения в Дьюденн была невыносима. Пим схватила ее за руку, и Нимуэ ощутила, что подруга решительно настроена переубедить ее.
– Я знаю, погоди, – заявила Пим, меняя тактику. – Давай я буду Призывающей. А ты… ты выйдешь за Вонючего Аарона.
Нимуэ не могла продолжать хмуриться.
– Я не собираюсь…
– Ага! Значит, твоя жизнь не так уж и ужасна!
Нимуэ ринулась прочь, и Пим погналась за ней.
Стоял базарный день, и по узкой улочке едва можно было пройти из-за быков, тащивших повозки с зерном, лошадей, навьюченных каменными блоками для строительства храма, и ватаги босоногих фермерских мальчишек, которые гоняли туда-сюда стаю заблудших гусей. Семья из четырех человек – пилигримы, судя по одежде, – одарила девушек хмурыми взглядами, и отец семейства что-то пробормотал себе под нос, когда они прошли мимо.
– Пилигримы, – поморщилась Пим. – Опознали в нас фейри, несмотря на плащи. Почему бы тебе не попросить их подбросить тебя до каравана?
Нимуэ хмурилась.
– Ну же, мы купим хлеба и сыра в дорогу и вернемся домой еще засветло, – уговаривала Пим. Она тянула Нимуэ за собой по улице, ведущей на широкую городскую площадь. Рты их наполнились слюной, стоило только окунуться в густой аромат свежеиспеченного хлеба. Жена пекаря накрыла стол со свежими королевскими булочками прямо подле другого стола, уставленного пирогами с сыром бри и пряными кексами. На еду тут же набросился жонглер в поношенной тунике, в то время как остальные участники труппы заняли сцену неподалеку.
Пока Пим аплодировала, взгляд Нимуэ скользнул по площади и остановился на двух угрюмых всадниках в красных монашеских одеяниях. Оба едва ли были взрослыми – вероятно, ровесники Пим и Нимуэ – с одинаково по-монашески выбритыми затылками. И худые, хотя один казался на добрую голову выше другого.