Дженнифер Арментроут
Проклятая
Перевод: Ekaterina Voronaya
Редактор: Александра Волкова
Русификация обложки: Александра Волкова
Вычитка: Tasha Kaiba (1 – 21гл.), Венецианский Доктор (22 – 28 гл.)
Переведено специально для группы: Jennifer Armentrout|Дж. Арментроут [https://vk.com/jarmentrout ]
Любое копирование без ссылки
на переводчиков и группу ЗАПРЕЩЕНО!
Пожалуйста, уважайте чужой труд!
Глава 1
Что-то мягкое и теплое, размером примерно с ладонь, устроилось у меня на груди, а затем сместилось вправо, направляясь вверх. Не знаю, почему, но мне хотелось заглянуть в нежно-голубые глаза какого-нибудь красавчика. Может, потому что мне только что приснился самый лучший сон в моей жизни? Но я совершенно не ожидала увидеть перед собой блеклые призрачные голубые глаза. На моей груди расположился хомяк, его белая, с коричневыми пятнами, шерсть была перепачкана. Грязные следы покрывали ночную рубашку, и куски гравия прилипли к покрывалу.
Я закричала.
Ошарашенный хомяк сбежал прочь с груди и исчез где-то под одеялом. Я спрыгнула с кровати, чуть не упав лицом на потертый ковер. Выбежав из комнаты, подавила желание снова закричать.
Сердце все еще бешено колотилось, когда я замедлила шаг, подходя к спальне младшей сестры. Дверь была приоткрыта, и мой взгляд сразу же упал на кровать. Обнаружив, что она пуста, я осмотрела комнату. Рассветные лучи проникали в спальню, отбрасывая тени вокруг хрупкого силуэта Оливии.
Она сидела на полу спиной к двери и наклонив голову. Багровые кудри закрывали ее лицо.
Входя в комнату, я перешагнула через одну из ее кукол. Я тут же забыла о хомяке, хорошенько рассматривая игрушку. Одна рука была откручена. Оливия маркером нарисовала глаза у нее на лице. Затем, как будто это еще не было достаточно странным, нацарапала слово «смотри» у куклы на лбу.
Мои ладони вспотели.
– Оливия...
Она застыла.
– Эмбер? Я сделала кое-что нехорошее сегодня утром. Ты очень сильно разозлишься.
Такие слова из уст пятилетнего ребенка пугают, но мне и так уже было известно, что она сделала. Я двинулась вперед, мимо кровати, хотя на самом деле мне хотелось развернуться и убежать. Иногда Оливия пугала меня до чертиков.
– Что я говорила тебе, Оливия?
Она наклонила голову, уставившись на меня. Ее зеленые глаза были мокрыми от слез, поэтому сверкали, как изумруды.
– Прости, – ее губы задрожали, – Пискун испугался, когда я принесла его обратно в дом. Он очень быстро сбежал от меня, я не успела его остановить.
Каким-то образом мне удалось выдавить из себя улыбку, пока глаза осматривали ее ночную рубашку. Темные куски земли покрывали хлопковую ткань, грязь прилипла к маленьким ручкам и пухлым пальчикам. Коробка из-под туфель, лежащая на коленях, тоже была полностью испачкана. Та самая коробка, в которой я похоронила Пискуна на заднем дворе прошлой ночью.
Я до боли зажмурила глаза, отгоняя в уме все ругательства, которые могла бы вспомнить. Мне нужно было предугадать, что она сделает это. По моему телу пронеслась сильная дрожь.
Оливия просто не могла смириться со смертью.
– Прости, – прошептала она, – но Пискун любит меня, и я была нужна ему.
Я обошла ее и опустилась на колени.
– Ты не нужна была Пискуну! Оливия, ты не можешь делать это каждый раз, когда один из твоих питомцев умирает. Это неправильно, неестественно.
Также неестественно, как возвращать к жизни мертвого голубя, которого она нашла на днях на подъездной дорожке. Или Дымка, кота, лежащего на обочине дороги.
– Но… Я сделала это с тобой, – настаивала Оливия.
Я уже открыла рот, но что я могла сказать? Оливия действительно сделала это со мной два года назад, я была такой же противоестественной, как и Пискун. А возможно, даже больше, чем он.
– Я знаю, и поверь мне, я очень это ценю. Но ты не можешь продолжать делать это.
Она вздрогнула и отпрянула.
– Не надо.
Я посмотрела на свои руки, не понимая, коснулась я ее или нет. Расстроившись, я сложила их на коленях.
– Когда кто-то умирает, это означает, что пришло его время. Ты знаешь это.
Оливия вскочила на ноги.
– Ты собираешься забрать у меня Пискуна.
Мой нос уловил запах смерти, исходящий из коробки. Я ужаснулась, подумав, что и от меня пахнет также. Желание обнюхать себя было практически непреодолимым.
– Пожалуйста, не забирай Пискуна, – продолжала она, находясь на грани грандиозной, по ее меркам, истерики. – Я обещаю больше этого не делать. Только позволь мне оставить Пискуна! Пожалуйста!
Я уставила взор на нее.
Оливия остановилась, но ночнушка все еще колыхалась вокруг ее коленей.
– Эмбер, ты злишься на меня? Пожалуйста, не злись на меня.
– Нет, – вздохнула я, – я не злюсь, но ты должна пообещать мне больше этого не делать. И на сей раз я серьезно.
Она с энтузиазмом закивала головой.
– Я не буду! Так ты разрешишь мне оставить Пискуна?
– Да. Просто пойди и забери своего глупого хомяка, – вздохнув, я встала, – он заполз под мое одеяло.
Яркая, прекрасная улыбка осветила ее лицо, когда она развернулась и направилась в сторону моей спальни. Я пошла за ней следом, и по моему телу прокатилась дрожь, когда я снова взглянула на искалеченную куклу. Дверь в мою комнату опасно висела на единственной оставшейся петле.
Этот дом был таким же старым как гражданская война. Все в нем провисало и косилось на сломанных петлях. Краска слезала со стен наподобие змеиной кожи. Ничто не стояло прямо. Воздух пропах смертью и разложением.
Как и я, дом умер два года назад.
Оказалось, что Пискун все еще прятался под одеялом, занимаясь Бог знает чем. Оливия поднесла визжащий комочек шерсти к своему лицу:
– Мне разрешили тебя оставить!
Я сцепила руки в замок, чтобы они не тряслись.
– Положи Пискуна в его клетку и собирайся в школу, Оливия. Мы… притворимся, что ничего не произошло, ладно? И иди чистить зубы. – Я сделала паузу. – И даже не думай надевать платье принцессы сегодня в школу.
Она остановилась в моем дверном проходе.
– Но я же принцесса.
– Не в школе. Иди, – я указала в сторону ее спальни, игнорируя то, что мой желудок скрутило.
Оливия поспешила по коридору, совершенно не подозревая, в какую переделку мы обе попали. Слово «нормальные» совершенно не годится для описания нас. Я даже не уверена, применимо ли к нам слово «человек».
Стоя в одиночестве ванной, я смотрела на свои трясущиеся руки, на грязь, которой был измазан указательный палец, и приказала себе собраться. Я не могла позволить себе потерять самообладание. Мне нужно быть сильной ради Оливии. Посмотрев на свое отражение, я заставила себя улыбнуться. Вышло как-то криво.
И еще у меня на виске вскочил огромнейший прыщ.
Чудесно.
После быстрого душа я прошлепала в спальню, влезла в первые попавшиеся чистые джинсы и схватила кардиган со спинки стула. Конечно, топ в обтяжку смотрелся бы гораздо лучше, но в этом случае шрамы, которые тянулись по рукам, стали бы видны. Очевидно, исцеляющее прикосновение Оливии не в силах исправить все.
В прошлом году в раздевалке одна из девочек, а именно Салли Венчман, увидела шрамы, когда я переодевалась. Салли окрестила меня Франкенштейном, и с тех пор это прозвище прилипло ко мне.
Я взяла свой блокнот и засунула его в сумку с книгами. На выходе я схватила со стула перчатки цвета кожи и надела их. Футболка с длинным рукавом скрывала большую часть перчаток и ребята думали, что я пыталась спрятать шрамы.
Частично это было правдой.
– Ты готова? – крикнула я, спускаясь по ступенькам. – У нас осталось около двадцати минут.
– Ага. – раздался приглушенный ответ.
Я последовала на звук голоса и обнаружила Оливию, поедающую хлопья за столом… В своем платье принцессы.