Нет, сами-то они не немые были, разговаривали. Между собой. Ко мне — «Ваше Высочество» и то лишь изредка. Ну и обязанности выполняли — не придерёшься. Бывает, расчёсывает меня новенькая камеристка — гребень в руках дрожит, сама трясётся, плачет. Как с такой общаться? Потом пообвыкнет немного, но разговора всё равно не получается. Никогда. Всё «Ваше Высочество» и «я могу идти?».
Боялись. А я разве специально? Ну, гувернантку — да. А остальных? Я разве хотела?
Они наперёд знали, что хотела. Такие байки про меня травили — волосы дыбом. Я их вместо сказок на ночь слушала. В спальню дверь закрыта, но стены с отдушинами — слышимость отличная. А замок я к тому же лучше всех знала: все тайные ходы, все заброшенные комнаты. Подслушивала, да, приобщалась к взрослой жизни.
Я росла маленькой затворницей. И впрямь, наверное, злобной — как иначе, коль они меня боятся. Я чувствовала их страх. И ненависть тоже. Просто на вкус иногда ощущала. Как кровь.
Отец тем временем женился. По всей стране гремела свадьба, все праздновали. Даже в нашем Утёсе. Мне вкуснющий обед приготовили — повар быстро усёк, что меня лучше не злить. И понял, что я сладкоежка. Ох и торт тогда был! Я радовалась, даже мысленно отца поздравила. Все же вокруг говорили, что свадьба — это чудесно, это замечательно.
А очень-очень скоро после этого в замок приехали монахи какого-то там ордена. И навели свои порядки. Говорили, их новая королева прислала — по совету своего духовника. Вроде как эти монахи чудненько справляются с одержимостью и вообще могущественные и серьёзные ребята. Никакое проклятье не устоит.
На самом деле отец просто отвалил ордену кучу золота — лишь бы дочку усмирили. Молву он усмирить хотел, а не дочку. Ну да ладно.
Замок очень скоро превратился в монастырь. Для меня — так и вовсе в каждодневный карцер. Туда не ходи, там встань на колени и молись, тут распятье целуй. Серебряные браслеты одели. С символами чистоты и смирения. Жгли поначалу. Но браслеты запаяли — не снимешь. Монахи наивно полагали, что всем этим меня можно обезвредить. Чёрта с два!
Я честно терпела. Я вообще терпеливая тогда была, боялась, что после очередного срыва меня вообще одну в этом Утёсе оставят куковать, и я зарасту мехом и начну бросаться на людей и рычать. Ну, как я-из-баек. Но у любого терпения есть предел.
Я не выдержала в вечер, когда настоятель попытался нарядить меня во власяницу и отправить под дождь босиком нарезать круги на глазах у слуг. Во славу Господу. Там ещё что-то было дёготь с перьями — тоже, кажется, во славу. Не помню. Помню, что дёргался этот божий сын весьма живописно. А я впервые смотрела на это с наслаждением.
Дальше нашего замка история не пошла. Ордену всё ещё нужны были отцовы деньги за воспитание дочки. Так что мы пришли к молчаливому согласию — они не портят мне жизнь, я их не убиваю. На самом деле тогда я ещё не умела себя контролировать, не могла убивать по желанию. Только в ярости — чистой, слепой ярости. Хм, а интересно, а когда я на свет появилась, это тоже было от ярости? Наверное, в утробе матери мне было много-много лучше…
Примерно в то время у меня появился друг.
Серьёзно, настоящий друг. Отец у меня — тоже, наверное, по научению мачехи, она, говорят, быстро его окрутила и в политику нос сунула — пошёл войной на соседнее государство. Наша страна стонала, налоги подскочили, голод, неурожай опять же… Но в войне мы победили, на соседе отыгрались. Отец в их столице торговался об условиях перемирия, а к нам тем временем привезли заложника — королевского сына. Не первенца, конечно, ну так кто же первенцами разменивается? И, чтоб глаза мачехе не мозолил… или, может, отец его упирался и не хотел моему дань платить… или ещё почему, но отправили юного принца в мой Утёс.
Как сейчас помню — вечер, дождь, холодина — у-у-у! И карета с гвардейцами, точно преступник какой из благородных прибыл.
Я всё это из окна наблюдала — очень интересно было, что это за новенький к нам приехал. Он мне тогда маленьким совсем показался (по сравнению с дылдами солдатами-то!), сгорбленный, промок под дождём сразу — ну точно воробушек.
Его быстро куда-то увели. Я сначала думала — в гостевые покои. На следующий день первым делом туда побежала, как только этот хмырь, мой учитель из монахов, перестал размахивать указкой и объявил, что урок окончен.
В гостевых покоях новенького не оказалось. Там жили только мыши и пауки.
К вечеру я оббегала весь замок — ни следа мальчишки. Интересненько.
И, наконец, додумалась спуститься в подземелье…
Он сидел на сырой соломе, прислонившись к зеленоватой стене, смотрел в потолок — пока я не вошла. Одет простенько… наверное. Честно говоря, не помню, во что он был одет. Зато глаза помню. На меня тогда никто ещё так не смотрел. С таким выражением… У него глаза расширились — но не от ужаса, как обычно, а от… тогда я не знала, что это называется «восхищение». Он даже вскочил, поклонился торопливо — совсем как взрослый — и только тогда заметил мои браслеты.