Должно быть, они считали, что их никто не видит, потому что полностью погрузились в свое занятие. В свое истинное занятие, состоявшее из воровства кошельков и последующего дележа добычи. Я ничуть не сомневался, чем именно они сейчас занимаются.
Певец отложил в сторону лютню ради плутней, если можно так выразиться, и перебирал на ладони какие-то вещи, только что положенные туда Перкином, вероятно, монеты или безделушки, результаты щипачества. А Перкин тем временем поднял лютню Соловья и вертел ее в руках. Я поразился их дерзости — заниматься этим в открытую, прямо возле Пирожно-пудренного суда. Но они стояли в укромном месте, а день успешной «работы», вероятно, сделал их беспечными.
Но заинтересовал меня совсем не вид парочки воров, подсчитывающих деньги. Дело в том, что Перкин, отложив лютню, неожиданно вытащил откуда-то деревянную шкатулку, которую я видел в палатке Улисса Хетча. Шкатулку с крышкой и звездой. Шкатулку, в которой лежала частица креста. Значит, украл ее все-таки Перкин! И не просто украл, но и убил, потому что тот, кто украл частицу креста, наверняка застрелил Улисса Хетча. Несмотря на утверждение Абеля, карманник Перкин оказался способен на убийство.
Пока я тайком наблюдал, Перкин показал шкатулку Соловью, одновременно покачав головой. Словно доказывая честность своего жеста, он открыл шкатулку и перевернул ее вверх дном. Оттуда ничего не выпало. Перкин еще что-то сказал, и Соловей ответил. Напряженные позы обоих указывали на неминуемую ссору.
Если бы эта парочка не так погрузилась в свою беседу, они бы меня заметили. Но Соловей произнес еще несколько резких слов — неразличимых на слух — и так яростно затряс головой, что красный берет едва с нее не слетел. Вместо ответа Перкин протянул ему шкатулку. Давай, говорил он всем своим поведением, не веришь мне, посмотри сам. Нет в ней ничего, она вправду пустая.
Певец схватил шкатулку и поднес ее к глазам, словно исследуя. Перкин все решительнее настаивал на своем, жестикулировал и размахивал руками. У Соловья открылся рот с выражением изумления и недоверия. Я никак не мог понять, о чем они спорят. Певец еще раз заглянул внутрь шкатулки. Потом посмотрел на нее сбоку — и увидел, что я за ним наблюдаю. Его взгляд метнулся мне за плечо, и глаза его расширились, то ли от страха, то ли от удивления. Я оглянулся. К нам приближался констебль, которого я окрестил Гогом (а может, и Магогом).
После этого все произошло одновременно.
Я решил, что единственный способ доказать мою — нашу — полную невиновность в деле убийства Хетча, это схватить карманника Питера Перкина и исполнителя баллад Бена Соловья — и шкатулку. Пустая или нет, она послужит доказательством их соучастия в преступлении. Я сказал «решил», но, разумеется, это был инстинктивный порыв. Крикнув что-то своим друзьям, я рванулся к тенистому месту, где стояли оба дружка.
Но Соловей, уже встревоженный появлением Гога (или Магога), одной рукой схватил свою лютню и, не отпуская деревянную шкатулку, обогнул контрфорс и пустился бежать. Его сообщник отстал на секунду-другую, но он тоже удрал, когда я был от них на расстоянии более двадцати ярдов.
Лучше бы Соловью и Перкину оставаться на своем месте и вести себя все так же нагло. Когда человек бежит — он виноват. И даже такой тупоголовый тип, как констебль, может отреагировать на бегущего, как охотничий пес реагирует на зайца. Я скорее почувствовал, чем увидел, что он топочет следом.
Кроме того, певцу и карманнику следовало разделиться, чтобы погоня тоже разделилась, но Перкин продолжал мчаться вслед за Соловьем. Монастырь располагался с северной стороны Смитфилда, на краю ярмарки. В сущности, это уже рваная граница Лондона. Там бродило несколько человек, но основная толпа еще находилась в самом сердце ярмарки.
Воры имели преимущество в расстоянии, да и, похоже, неплохую сноровку в беге, и вполне могли бы убежать от нас и затеряться среди переулков и сточных канав Хокстона или Айлингтона. Но тут из-за стены примыкающего здания выскочил второй констебль, Гог (или Магог). Действовал ли он инстинктивно или соображал быстрее, чем я предполагал, но только он метнул свою длинную дубинку в ноги Соловью. Певец, обремененный тем, что держал в руках, споткнулся и упал. Красный берет отлетел в сторону, лютня кувыркнулась в воздухе и с немузыкальным бряцаньем ударилась о землю. А констебль влепил ему крепкую затрещину.