Что добавило доверия к словам Перкина, так это молчание Держи-крепче. Он больше не подавал команд «заткнуться» и «действовать». Он ничего не говорил, потому что не мог. Поперек его клюва торчала стеклянная трубочка, которую он, вероятно, временно положил, чтобы порадовать нас своим голосомэ Это, вне всяких сомнений, была склянка, в которой находился кусочек… впрочем, вы знаете, что в ней находилось. Ворон как будто принес эту вещицу в Пирожно-пудренный суд как доказательство, и ждал под крышей, пока настанет нужный момент. А потом слетел с балки вниз, чтобы в точности продемонстрировать нам, что он наделал.
Показав нам склянку, Держи-крепче снова взлетел и вернулся на свою балку. Все еще сжимая склянку в клюве, он бочком стал подвигаться к тому месту, где балка упиралась в стену. Поскольку это было монастырское строение, в трапезной было много окон. В прежние времена, до запрета, в них, видимо, были вставлены красивые цветные стекла. Но теперь стекла практически исчезли, так что зимние ветра и летние сквозняки свободно продували их насквозь. В жаркий августовский день приятно иметь незастекленные окна. И очень полезно для Держи-крепче, который собирался так же запросто вылететь, как и влетел. Добравшись до конца балки, в последний раз склонив голову в сторону людей, он выскользнул сквозь оконную раму и исчез в дневном зное. Мне довелось видеть известных актеров, в особенности клоунов, которые уходили точно таким же способом понимающе кивнув головой зрителям, они принимали вид «или-я-не-сам-дьявол», прежде чем исчезнуть.
Все молчали. Никто не шевельнулся. Я не уверен, что все поняли, что именно произошло. Гог и Магог стояли с таким видом, словно появление виновного ворона происходит в Пирожно-пудренном суде ежедневно. Бедняга Бен Соловей все еще не мог прийти в себя после удара дубинкой. Престарелый клерк снова начал прочищать горло. Но наиболее сообразительные — Перкин, судья Фарнаби, мы, актеры, и даже Долл Вопинг — сообразили, что оказались свидетелями весьма необычной сцены.
— Ну что ж, догоните его, — произнес судья Фарнаби, не обращаясь ни к кому в отдельности.
И, словно все только и ждали реплики, мы ринулись прочь из монастыря святого Варфоломея с очень слабой надеждой поймать Держи-крепче. Солнце опустилось довольно низко. Шум ярмарки — крики, песни, сиплый смех — наполнял душный воздух.
Я безотчетно поднял взгляд на то крыло здания, откуда вылетел ворон. Клянусь, он дожидался нас, потому что в тот же миг Держи-крепче слетел с наружного подоконника. Он, должно быть, хотел кинуть последний взгляд на своих преследователей, чтобы еще раз подразнить их. Ворон распростер крылья, и я заметил, что одно из них здорово неровное. Может быть, все дело в его возрасте (Хетч говорил, что он старик), а может быть, он находился слишком близко от выстрелившего пистолета. Держи-крепче взмахивал крыльями, и солнце вспыхивало на том, что он держал в клюве. Держи-крепче — отличное имя для этого ворона. Он не выпустит эту штуку, пока не найдется подходящий повод.
— Вы погнались за ним? — спросил Шекспир.
— Не то, что бы погнались, — ответил я. — Но мы заметили направление, в котором он полетел. Он направлялся к реке, на юг. Может, собрался доставить реликвию Хенслоу.
— Ворон никому ничего не будет доставлять, — хмыкнул Шекспир. — Он сам по себе.
Я сидел в квартире Шекспира на Магвелл-стрит. Хорошая квартира. Мы пили вино. Хорошее вино, достойное одного из пайщиков театра «Глобус». Шекспир был полон заботы и внимания. Он пришел в ужас, услышав о неприятностях и сумятице, в которую Джек, Абель и я попали вчера по его вине, разыскивая грязные страницы «Домициана».
Хотя часть заботы была наигранной, я все же достаточно хорошо знал Шекспира, чтобы понять — в основном он вел себя искренно.
Спасенные грязные страницы лежали теперь на столе рядом с их создателем — неаккуратная небольшая стопка. Листы были испачканы красной кровью Хетча и засалились, потому что я таскал их под рубашкой. И все-таки, все хорошо, что хорошо кончается… как где-то говорится.
— Если верить Улиссу Хетчу, существует легенда, связанная с частицей креста, — сказал я. — Он проклят, и тот, кто до него дотронется — умрет. Похоже, в его случае так и произошло.