Хибарка, которую он искал, приютилась у северной стены. Неряшливая глина отваливалась от стен, солома слежалась, а во многих местах, там, где гнездились птицы или таскали солому себе на гнезда, просвечивали дыры. То, что осталось, заплесневело и не защищало от гроз; впрочем, и сам домишко тоже. Вместо двери висело старое одеяло, колыхавшееся от каждого порыва ветра.
Роб помялся, потом прокашлялся, прочищая горло.
— Энни? Ты здесь?
— Конечно, здесь. Где еще я могу быть?
Она отдернула одеяло, и Роб, пригнувшись под низкой притолокой, шагнул внутрь, наслаждаясь близостью ее тела.
— А что это ты здесь делаешь? — спросила Энни.
Это была девушка лет двадцати, ростом почти с Роба, но лучшего сложения, потому что во время голода она служила у лорда, который заботился о благополучии своих слуг и покупал еду, даже когда цены выросли. К концу первого лета голода цены на фураж выросли в шесть раз, и покупка зерна для слуг в имении в конце концов разорила его. Три года назад старый лорд умер, не выдержав страха перед Богом и попыток поддержать людей, а Энни вышвырнули вон. Его жена, мерзкая сука, не обладала тем же чувством ответственности и позаботилась о том, чтобы все «бесполезные рты» исчезли.
Роб впервые встретился с Энни на северной дороге, подле Дерьярда, примерно в миле от города. Она походила тогда на беспризорного ребенка, кожа да кости и огромные глаза на похожем на череп лице, и он сразу же проникся к ней жалостью.
— Привет, ты откуда?
— Из Тивертона.
— А куда идешь?
— В Эксетер.
Каждое слово приходилось из нее вытягивать, и каждый раз проходило много времени, прежде чем она открывала для ответа рот — так она обессилела.
— Тебе есть, куда идти?
— Нет.
Она была одной из сотен, кто шел этой же дорогой в поисках заработка или хотя бы крыши над головой. Поначалу, пока в городе хватало запасов, этих людей впускали внутрь, а церкви громогласно заявляли об ответственности христиан перед христианами, но с тех пор прошло семь лет. Когда появилась Энни, те люди, что требовали делиться едой и питьем, стали куда осторожнее. Поддерживать следовало только тех, кто мог помочь Эксетеру, а те, кто не мог, должны вернуться домой. Пусть их приходы несут это бремя и не ждут, что Эксетер всосет в себя всех, у кого нет средств к существованию.
Робу повезло. Он и Эндрю осиротели, когда ему еще не сравнялось десяти. Эндрю к тому времени работал подмастерьем у кузнеца, и Роба приняли в тот же дом, да только Эндрю был ненадежным и скандалистом. Кузнец выгнал его после того, как Эндрю подрался с другим учеником.
Но Роб умел обращаться с лошадьми, и его наняли в конюшню. Это означало хорошую еду, постель и немного денег — но недостаточно. Он считал, что не получает того, что зарабатывает, и когда Эндрю предложил более выгодное дело, он ухватился за эту возможность.
Очевидно, что Энни точно представляла себе, чем будет заниматься в Эксетере.
— Пойдем со мной, — предложил ей Роб как можно более доброжелательно. — Не нужно тебе этого. Я знаю неплохое место…
Она была хрупкой, как бабочка. Она расшевелила в нем что-то теплое и покровительственное, и Роб откликнулся на ту надежду дружеских отношений, которое это сулило. Он привел ее сюда, на старые земли францисканцев, где жил его приятель с женой. Он работал на строительстве собора. Здесь она будет в безопасности, а Роб платил за нее, чтобы она могла питаться с ними, пока не найдет себе работу.
Энни скоро поправилась, и сейчас перед ним стояла полногрудая девушка в рубашке из заляпанной чем-то красным ткани и малиновом безрукавном платье. Зато передник был безупречный, чистый и свежий. Блестящие темные волосы она красиво заплела и свернула в узел под платком; очень жаль, потому что Роб восхищался ее распущенными волосами. Однажды она, смеясь, сказала, что он любит ее только распутной, и, говоря по правде, это, в общем, так и было. Когда она, обнаженная, склонялась над ним, с ничем не стесненной грудью, с волосами, обрамлявшими ее лицо с обеих сторон, как крылья крупного ворона, он чувствовал себя по-настоящему счастливым. И все-таки дело было не только в похоти. Нет, это куда больше, чем похоть. Хватало ее улыбки, чтобы он ощутил в сердце прилив восторга. Когда он видел ее довольной, это наполняло его радостью.
Она смотрела на него в полумраке, но сегодня в ее глазах не было восхищения. Такой он ее видеть не любил: подозрительной и несчастной. Иногда она бывала упрямой и капризной, и Роб мог только надеяться, что сегодня — не один из таких дней. Ему неприятностей уже хватило.
— Энни, ты уже слышала?
— Об Энди? — быстро спросила она.
Роб стиснул зубы.
— Он пропал, я не знаю, куда. А Уилл… он умер. Я нашел его вчера ночью в переулке, и… Кости Христовы, это было ужасно. Кто-то буквально разрезал его на куски.
— Зачем это? — спросила она.
В ее голосе слышался слабый интерес, но это понятно. Уилл был его другом, а не ее. Роб любил в ней это качество среди многих других — ее естественность и нежелание проявлять чувства, которых она не испытывала. Она никогда не унижалась до притворства, что испытывает к кому-то привязанность, если ее не было. Шлюха бы из нее не получилась. Роб обрадовался, что она не расспрашивает об Энди. Ему было тяжело и без того, чтобы утешать еще и ее.
— У Уилла было полно врагов. Вор, жирующий на путешественниках, не живет без недоброжелателей. Кто-то узнал его и убил, — говорил Роб, думая о высоком смуглом Хранителе и его словах о том, как ловят лисиц.
— Можно подумать, он многих оставил в живых, — едко заметила Энни.
Роб не ответил. Чего ради подтверждать то, что делал он и другие, добывая деньги? Энни знала, что они из себя представляют. И дело вовсе не в том, что она интересовалась, откуда Роб берет для нее деньги. Он ничего не скрывал: не приведи он ее в эту хижину, мог бы и дальше жить на свое жалованье в конюшне. Он потому и прибился к Уиллу и занялся грабежами, что ему нужны были деньги для нее.
— Мне кажется, что тех, кто мог бы ему отомстить, осталось в живых немного, — говорила между тем Энни. — Он об этом позаботился.
Роб понимал, что она права. Тех, кто хотел бы увидеть его мертвым, осталось немного.
И одним из них был он сам.
Когда с допросами покончили, Болдуин и Саймон поманили за собой церковника и пошли к «Блю Рейч».
— Как вас зовут? — спросил Саймон у клирика. — Я вас тут раньше не видел.
— Я Джонатан, бейлиф. Я из Винчестера, и чистая случайность, что я оказался тут. Добрый настоятель попросил меня помочь вам с допросом, потому что у него сегодня утром собрание, а для меня большая честь быть полезным.
— Вы имеете в виду, что слышали про Болдуина и меня?
— Нет. Но помочь служащим закона — всегда великая честь.
— А-а, — сдержанно протянул Саймон.
Церковник увидел, как вытянулось его лицо, и прыснул.
— Хотя сам я не слышал о вас, бейлиф, настоятель Альфред очень настаивал, чтобы я пришел. Вы помогали ему в прошлом и он желал, чтобы я передал вам его наилучшие пожелания и просьбу — обращайтесь к нему за любой помощью.
— Это хорошо. А зачем вы прибыли сюда?
— Привез послания от епископа.
Саймон кивнул. Епископа Уолтера выдернули из его уютного дворца ради службы королю, и теперь он проводил много времени, разъезжая по королевским поручениям. Естественно, что он хочет регулярно сообщаться с братьями.
— Вы бывали здесь раньше?
— Нет, никогда. Великолепный город. Он процветает под благосклонным оком епископа Уолтера.
Саймон что-то одобрительно проворчал. Он хорошо знал епископа, и тот ему нравился.
— А куда мы идем сейчас? — спросил Джонатан минуты через две.
— В пивную, где свидетель выпивал вчера вечером, — отозвался Болдуин. — Хочу, чтобы подтвердили имя этого человека, а заодно узнать, чего это парень так тревожился. Сдается мне, что он лгал о том, как нашел тело.